Соне тоже было жалко, что труды доктора пропали… Впрочем, кто знает, может, сойдут синяки и станет Мари, как прежде, радовать ее счастливой улыбкой.
А всего несколько месяцев назад ее улыбка могла бы разве что испугать человека, которому она предназначалась. Боковые резцы девушки были больше остальных зубов и выдавались вперед, точно клыки хищного зверя. Губы не за—крывали их, и оттого ее лицо напоминало оскал волка, а не улыбку девушки. По‑мужски густые брови нависали над глазами, и сильно вырезанные ноздри делали ее лицо похожим на обезьянье… Да что о том говорить!..
День для Сони прошел в напряжении. К вечеру она уже почти не чувствовала тошноты, а Жану удалось сделать лекарственную настойку с ромом и какой‑то травой, которая нашлась у боцмана. Он был на судне кем‑то вроде лекаря. Большую часть пришлось боцману и отдать.
— Пригодится, — сказал тот.
Своей настойкой Жан протирал Сонину рану, так что она быстро заживала. Княжна могла бы сказать «на глазах», если бы ее видела. А остаток использовал на то, чтобы сделать примочки для Мари.
В другое время Соня бы обиделась, что врач уделяет больше внимания служанке, чем ее госпоже. Но нынче она как‑то обостренно воспринимала окружающее и могла понять Шастейля: едва не погиб его труд, которым любой хирург мог бы гордиться.
Весь день она провела, и так и этак прикидывая выход из положения, в котором она очутилась. То есть очутились‑то они все, но Жан мог и здесь выполнять обязанности врача, пока его не продадут в рабство.
Мари… Ей, наверное, придется несколько хуже, но Соня и для нее находила выход. Девушка привыкла терпеть невзгоды. Вряд ли моряки доведут ее до такого состояния, что потом только за борт и все, ее тоже постараются продать. А там кто знает, она может попасть к хорошему хозяину.
А вот она, княжна Софья Астахова, превратится в наложницу какого‑то бродяги, пирата, недостойного представителя человеческого общества, которого Соня не пустила бы и в прихожую своего дома. Или к ограде замка, каковой она — если бы появилось на то время — соорудила бы вокруг своего замка.
Теперь что же получалось? Все ее планы, все, чему она собиралась посвятить жизнь, летит в тартарары?!
Наверное, есть выход. Взять и прыгнуть за борт, но внутри ее все протестовало против такого конца. Не попытавшись бороться, не поискав какой‑нибудь другой выход… За борт можно прыгнуть всегда. Совсем отказываться от такого выхода Софья пока не решила, но отложила его на самый крайний случай…
— Паруса, я вижу паруса! — истошно закричал кто‑то сверху мачты. — Впереди судно, корвет!
— Подзорную трубу мне! — услышали они голос Юбера Дюбуа. — И капитана на палубу. Если спит — разбудить и привести в чувство! Шевелитесь, якорь вам в глотку!
Некоторое время на палубе слышался лишь топот ног, потом пленники услышали испуганные возгласы матросов:
— Хуч! Матерь Божья, это Костлявый Хуч!
Теперь судно видели и трое пленников. Оно еще было далеко и казалось совсем маленьким и неопасным, но волнение, в которое пришел экипаж «Святой Элизабет», передалось и им.
Мимо них, разя перегаром, прошел капитан. Он молча протянул старпому руку, в которую тот вложил подзорную трубу. Некоторое время он рассматривал далекий парусник, потом вдруг выпрямился, расправил плечи и гаркнул так, что весь экипаж мгновенно подтянулся:
— Приготовиться к бою!
Он обернулся, осмотрел взглядом палубу и что‑то шепнул старшему помощнику. А тот распорядился:
— Боцман!
Вдвоем они подошли к Соне, Мари и Шастейлю.
— Следуйте за нами!
И все это без объяснений и без церемоний, но когда Соня попыталась все же что‑то спросить, Юбер лишь толкнул ее вперед и процедил:
— Быстрее, тянешься, как беременная сколопендра!
Моряки провели их куда‑то вниз, заставили подняться еще по какой‑то лесенке и втолкнули в узкую душную каморку, на полу которой была свалена парусина.
Каморка была совсем маленькой. Этакий чуланчик, в котором не имелось даже двери, нельзя было выпрямиться во весь рост.
Скрывалась каморка за доской, которую отодвигали, а потом опять задвигали, прихватывая по бокам не то согнутыми гвоздями, не то какой‑то потайной щеколдой.
— Судовую кассу неси! — услышали они яростный шепот старпома.
Доска опять отодвинулась, и в каморку впихнули какой‑то сундук, который больно ударил пленников по ногам и существенно потеснил их и без того узкое жизненное пространство.
— Сидите тихо, — прошипел им Юбер, — если хотите выжить. И запомните: в отличие от нас Костлявый Хуч пленников не берет.
Слова его прозвучали так зловеще, что Соню пробрал озноб, а Мари придвинулась к ней еще ближе.
Странно, что его действия в отношении пассажиров не поддавались никакому объяснению. Соня попыталась рассуждать: если команда не надеется, что им удастся противостоять какому‑то Хучу, и если он в самом деле не берет пленных, то какая разница, будут ли живы пленники после того, как пират захватит судно? И будет ли цела судовая касса, когда весь экипаж погибнет? Может, решили, что пусть ни пленники, ни деньги Хучу не достанутся?! Не могли же они беспокоиться о них, после того как недвусмысленно объяснили свои намерения.
— Я раньше думала, что пиратов больше не существует, — шепнула Соня своим товарищам, — что они все остались в семнадцатом веке. Мой брат говорил, что еще лет пятьдесят назад британские моряки разгромили огромный пиратский флот в… каком‑то море, не помню названия.
— В Карибском, — подсказал Шастейль.
— Вот я и говорю, откуда этот Хуч взялся?
— Наверное, все же британцы провели свои бои не слишком чисто. Кто‑то из пиратов ушел, кто‑то до срока затаился… Я думаю, до конца извести эту братию так и не удастся…
Он хотел еще что‑то сказать, но в это время корабль сотряс удар, затем второй, третий…
— Палят из пушек, — шепнул Жан.
С каждым таким ударом несчастным пленникам казалось, что вот сейчас судно расколется надвое и пойдет ко дну вместе с ними.
Но тот, который обстреливал судно, кажется, вовсе не хотел до срока пустить его ко дну.
Палуба накренилась, и пленников прижало к доскам, через которые их сюда впихнули.
Наверху над ними затопали десятки ног, а потом заполошный голос — кажется, капитана — заорал что есть мочи:
— Стреляйте, стреляйте! Не давайте им бросать крючья! Рубите канаты!
— На абордаж пошли, — шепнул Жан.
То, о чем он читал когда‑то в книгах, происходило сейчас в такой близости от него, а он не мог этого видеть! Точнее сказать, это было бы последнее, что он смог увидеть…
