С обязанностями хозяйки дома ей удавалось справляться вполне достойно; ведь мать, пока была жива, неустанно обучала ее всем тонкостям сложной науки управления хозяйством замка. Но смерть юного родственника, который был ей близок как брат, и опасный недуг отца, от которого он оправлялся мучительно долго, тяжким бременем легли на ее плечи. То были черные дни для Оррика. Ни смеха, ни песен, ни шуток, которые могли бы скрасить жизнь молодой девушки.
Но они выжили и впредь сумеют выжить, думала она с гордой решимостью. Пусть Колчестер делает свое злое дело, Оррик выстоит. И пусть отец говорит что хочет — у нее нет причин опасаться возвращения Корбетта Колчестерского. Если милосердный Бог в небесах воистину справедлив, он направит меч какого-нибудь язычника прямо в черное сердце ее бывшего жениха!
Растревоженная воспоминаниями, Лиллиана поднялась из-за стола. Она пожелала отцу доброй ночи, дала краткие указания кравчему и проверила, как идут дела на кухне, прежде чем отправиться наверх. Из парадной залы доносились звуки веселых выкриков и песен, и она даже начала тихонько подпевать, когда услышала одну из своих любимых мелодий. И вот, когда она уже приблизилась к боковой, более узкой лестнице, которая вела в ее комнату, какой-то мужчина появился из тени и преградил ей путь.
— Наконец-то ты пришла.
От неожиданности у нее перехватило дыхание, и сэр Уильям, шагнув поближе к факелу, чтобы она могла лучше видеть его, успокаивающим жестом протянул к ней руку.
— Когда вижу тебя, глазам своим не верю.
Его голос был тихим, лишь ненамного громче шепота, и, не услышав от Лиллианы немедленного ответа, он настойчиво потянул ее к себе, а потом — в более темную нишу возле лестницы. Но когда руки Уильяма крепче сжали ее запястья, Лиллиана очнулась от минутного потрясения.
— Ты не должен искать встречи со мной, — мягко напомнила она, а потом отстранилась. — Для нас это не сулит ничего хорошего, а твоей жене наверняка может повредить.
Он окинул ее быстрым взглядом, и Лиллиана почувствовала, что сердце у нее забилось быстрее.
— Я только хотел сказать, что ты теперь еще прекраснее, чем когда-либо раньше, Лиллиана. У меня просто нет слов, чтобы воздать тебе должное, — произнес он, прижав руку к груди.
— Прошу тебя, Уильям. Ты не должен говорить мне такие вещи!
— Разве мне нельзя говорить правду о том, что вижу своими глазами? — возразил он, приблизившись еще на шаг. — Разве мне нельзя повторять, как похожи на летнюю ниву твои глаза — янтарные и изменчивые? Разве мне нельзя замечать, как похожи твои волосы на осеннюю листву — красную, коричневую, золотую? Разве нельзя…
— Нет! — вскрикнула она, как будто нож вонзился в ее сердце. — Тебе нельзя говорить мне ничего подобного, ни сейчас, ни когда-нибудь потом. Это никуда не приведет нас… и теперь у тебя есть жена.
Могло показаться, что услышанное вернуло его к действительности: лицо у него напряглось, и улыбка угасла.
— Да, у меня есть жена. Но у тебя еще нет мужа. Твой отец еще лелеет замысел подыскать тебе такового? Или ты собираешься вернуться в аббатство?
Лиллиана медленно покачала головой. Решение далось ей неожиданно легко.
— Нет, я останусь здесь. Пожелает ли он выдать меня замуж — не могу сказать. Но пока я останусь.
Наступила долгая пауза. Уильям, не отрываясь, смотрел на нее, и она опасалась, что он сейчас отбросит всякую осторожность и схватит ее в объятия. Да, может быть, она и сама хотела бы подчиниться его власти: ведь так давно она не ощущала себя красивой и желанной. Но другой голос, звучащий в ее душе более внятно, напоминал, что его любовные домогательства совершенно недостойны. Он женат. У него есть обязательства только перед женой и ни перед кем другим. О, ей было отлично известно, что многие женатые мужчины забавляются с другими женщинами. Но она никогда не унизилась бы до соучастия в таком предательстве.
Должно быть, лицо Лиллианы выражало столь очевидное неодобрение, что Уильям заметил это и в голосе у него зазвучало раздражение:
— Он не спросит твоего мнения, когда сделает свой выбор, и ты это знаешь сама. Он использует тебя так, как сочтет наилучшим для Оррика.
— А ты? Ты поступишь иначе с дочерью, которая у тебя родится первой? — спросила Лиллиана с вызовом, мгновенно приняв сторону отца. — Ты не станешь использовать дитя, которое, может быть, твоя жена сейчас носит под сердцем, лишь бы получить то, чего нельзя добиться другим способом?
Изумление было написано на его лице, но от прямого ответа он уклонился.
— Я стал бы ему хорошим зятем. Я стал бы достойным владельцем Оррика и сделал бы тебя счастливой.
— Да, все это могло бы случиться, но теперь слишком поздно говорить об этом.
Уильям нахмурился, повернулся было, чтобы уйти, но вдруг задержался и испытующе взглянул на нее.
— Вероятно, мне следует предупредить тебя, что я видел при дворе сэра Корбетта не далее чем три недели тому назад. Он вернулся из крестового похода. Жены у него пока нет.
Сообщив это, он удалился.
Она слышала, как он спускается по лестнице. Она слышала слабые отзвуки веселья внизу. Но Лиллиана не обращала внимания ни на то, ни на другое. Тяжелые предчувствия железным обручем стеснили ее грудь. У нее было такое ощущение, словно нити прошлого, как паутина, обвились вокруг нее и не позволяют ни вздохнуть, ни освободиться.
Потом она поспешила к себе в комнату и закрыла тяжелую дубовую дверь. Дрожащими пальцами она расшнуровала верхнее платье и сняла туфли и чулки. Сняв диадему с покрывалом, она распустила свои длинные волосы, туго уложенные вокруг головы, и они свободно упали ей на спину. Она начала рассеянно заплетать их на ночь, но внезапная мысль заставила ее замереть.
Она подошла к дубовому сундуку под узким окном и, опустившись перед ним на колени, подняла крышку. В глубинах сундука хранились все памятные сокровища ее детских лет: платье из полотна, которое она сама расшила узорами к своей предстоящей свадьбе; ткань, которую она приготовила для свадебного наряда назначенного ей супруга, и крошечные вещички, которые она начала шить для будущих младенцев. Венок из маргариток, поблекших и высохших; фата, которая была разорвана, но оставалась слишком священной, чтобы ее можно было выбросить, и мешочек с разноцветными камешками, собранными на берегу, — все это находилось здесь, но она искала нечто другое. В дальнем углу сундука она нашла сверток из старой мягкой бумазеи и извлекла его на свет.
Лиллиана присела на корточки и долго всматривалась в этот заброшенный дар детства, прежде чем развернуть ткань. Когда свет упал на два предмета, находившихся внутри свертка, она была почти обескуражена их сияющей красотой. Невозможно было отвести взгляд от серебряного гребня тончайшей работы и зеркала в серебряной оправе. И гребень, и оправа зеркала были украшены сложным узором, изображавшим вьющиеся стебельки трав и цветки лилии. На оборотной стороне каждого выделялась изящно выгравированная буква «Л» — начальная буква ее имени, окаймленная поблескивающими кусочками веридиана. Такие бледно-лиловые камешки, припомнила она, можно было найти только на вершине Миддлинг-Стоуна — скалы на границе между владениями в долине Уиндермир-Фолд.
