Он наклонился и снова поцеловал ее прежде, чем уйти.
– Как же могло случиться, что я не узнал вас среди других девочек? И принял за вас другую? Да пусть бы и сто лет прошло, а не только шесть… – Карл не мог успокоиться.
Несмотря на то, что он говорил тихо, обращаясь только к сестре, Фрэнсис слышала эти слова, и вечером, когда все девочки, жившие при вдовствующей королеве, были ему представлены, она отлично поняла, что, несмотря на всю его очаровательную и изысканную вежливость, она осталась для него одной из «других девочек».
– Вы наши родственники со стороны Блантира, – вспомнил он и, взяв на руки засыпающую Софи, заговорил с миссис Стюарт о тех лишениях, которые принесли всем обитателям Шато де Коломб верность королевской семье.
С приездом Карла жизнь в тихом загородном доме заметно оживилась. Ему было присуще прекрасное чувство юмора, которое однажды заставило одного ирландского пэра признаться, что он скорее предпочтет жить с этим принцем-изгнанником на шесть су в день, чем без него владеть всеми сокровищами мира. Даже пожилые обитательницы дома перестали волноваться по поводу того, что у них скудная еда, а в комнатах холодно, потому что нечем топить.
Карл внимательно выслушивал все советы, которые мать считала нужным ему дать, хотя не имел ни малейшего намерения им следовать. Он очень порадовал королеву тем, что присвоил титул графа Сент-Олбанс самому надежному управляющему при ее Дворе мистеру Джермину. И он ни разу не вышел из себя из-за того, что она пыталась насильно обратить в свою веру его младшего брата, юного Генриха Стюарта, после того, как парламент разрешил ему приехать к матери из Карисбрука. Казалось, что время относительной самостоятельности Карла прошло и никогда не вернется, хотя порой вмешательство матери и могло стоить ему короны. Он послал за Генрихом и держал его при себе, и для юноши это была первая возможность насладиться свободой.
Однажды вечером он развлекал придворных дам своей матери рассказами о том, как ему удалось спастись после Вустерской битвы, и, слушая эти волнующие и забавные истории, все забыли о том, что за окнами идет снег, а в камине нет огня.
Он уговорил Генриетту поиграть на клавикордах, в то время как сам с помощью Джентон учил слова новой модной французской песенки. Чтобы не остаться в долгу, Карл в свою очередь приобщил восхищенных девушек к значительно менее изысканным английским песням. Особенно им понравилась забавная песенка, которой подмастерья досаждали пуританам в высоких шляпах, и хотя в ней вполне невинно говорилось о черных дроздах и о майских деревьях, каждый куплет заканчивался двустишием, в котором содержался явный намек на то, что в конце июня все изменится и появятся другие птицы, и петь они будут по-другому. И именно это двустишие, по словам Карла, подмастерья исполняли с особым смаком.
– Они не сомневаются в том, что именно Стюарты споют новые песни! – воскликнула Фрэнсис, захлопав в ладоши, и при этом зеленая ветка падуба, которой она украсила зал, упала прямо на несчастного кота мадам Мотвилл.
Девушки обсуждали маску,[14] которую до поры до времени держали в секрете.
– Наподобие той, которую мы видели однажды в Лувре, когда нас приглашала вдовствующая королева Анна. Текст напишет леди Далкейт, а музыку Джентон. Танцы с исполнителями разучит Фрэнсис – решили они сообща.
– Нам никогда не удастся превзойти этих грациозных французских нимф, – вздохнула Фрэнсис.
– А между тем известно, что вы давно к этому стремитесь, танцуя перед зеркалом! – рассмеялась Генриетта.
– Конечно, мы должны постараться и сделать все, что только в наших силах, – согласилась с ней Фрэнсис без всякой обиды. – Ведь бедный Карл уже столько лет не праздновал Рождества!
Живя в гнетущей обстановке при Дворе вдовствующей королевы, Фрэнсис не имела ни малейшего представления о многих удовольствиях, пользующихся дурной славой, к которым успел приобщиться Карл. И здесь, в Коломбе, он был рад отдохнуть от всех политических и любовных дел, наслаждаясь обществом младшей сестры и будучи абсолютно уверенным в том, что его накормят три раза в день. Он звал Генриетту «кошечкой» и клялся, что как только вернется в Уайтхолл, сразу же пошлет за ней, чтобы она смогла наконец научиться правильно говорить по-английски.
– Позор вам! И Экзетеру, где вы родились! – подтрунивал он над сестрой, когда она сказала, что генерал Монк пришлет за ним овцу, которая привезет его в Англию.[15]
Однако рождественский праздник, к которому они так весело готовились и которого ждали с таким нетерпением, не состоялся.
Через неделю после приезда Карлу пришлось срочно вернуться в Брюссель отчасти потому, что он все еще не был желанным гостем на французской земле, отчасти потому, что ему следовало быть готовым к тому, что события в Англии могут разворачиваться более стремительно, чем ожидалось.
Стояла оттепель, и снег растаял. Напутствуемый матерью, Карл отправился в путешествие по хлюпающей грязи, имея в кармане взятые в долг деньги.
– Прошу тебя. Боже, пусть это будет в последний раз! – шутливо молился он в то время, как Тоби поправлял на нем новое модное пальто. Однако Карл настоял на том, чтобы самому приладить седло и подтянуть подпругу.
– Как я это делал в бытность грумом Уильямом Джексоном, убегающим из Вустера, – напомнил он Генриетте, пытаясь отвлечь и заставить улыбнуться плачущую девочку.
В течение многих дней после его отъезда, не переставая, шел дождь, смешиваясь с серыми водами Сены и заливая окна дома. Многие рождественские праздники пришлось отменить, а те, которые все же состоялись, получились очень скучными. Та самая маска, которую столь оживленно и долго обсуждали, и вовсе никогда не была поставлена.
Генриетта-Анна не могла говорить ни о ком и ни о чем другом, кроме как о своем необыкновенном старшем брате, так что бедная Фрэнсис, которая должна была все это выслушивать, даже не видя Карла, очень устала от него. И когда прошла Двенадцатая ночь[16] и были убраны увядшие венки, которыми украшали стены, женский монастырь в Шайо погрузился в прежнюю спячку.
Однако Карл не забыл их. Еще с дороги он прислал Генриетте очень нежное маленькое письмо. И позднее, в письме из Брюсселя, ни слова не сообщив о собственных важных делах, он посочувствовал сестре, которая из-за дождей вынуждена сидеть дома, и пообещал прислать свой портрет ее любимой femmedechambre мадам де Борд. Когда же он заказывал одежду для себя у своего портного-француза, он не забыл сделать покупки и для нее, и для ее подруг. Вскоре они получили большой пакет, и Фрэнсис вместе с мадам де Борд помогла Генриетте распаковать его и вытащить драгоценное содержимое.
