– Приветствую, почтенные. Чудесный день, не правда ли? – Вид у него был жизнерадостный, видимо, ему хотелось поболтать. – Прохладно, конечно, но в это время года ничего другого ждать не приходится. Еще до субботнего дня у нас снова будет шторм.
– С чего ты взял? – спросила мать Бригитта.
– Каждый рыбак чувствует приближение шторма. Такая у нас работа.
Резкие черты Арну выдавали в нем деревенщину: нос длинный и тонкий, челюсти мощные, губы хорошо очерченные. Тряпица, закрывавшая отсутствующий глаз, была потрепанной, зато здоровый карий глаз украшали длинные ресницы. Будь одежда ему впору, сгони он с лица улыбку, обладай хоть крупицей здравомыслия, Арну оказался бы достаточно привлекательным для мужчины, продемонстрировавшего собственную глупость.
– Позвольте спросить, мисс Сорча: вы хотели бы, чтобы я выкопал тот старый пень в саду? Разумеется, после того как закончу ограду. Похоже, кто-то вокруг него уже копался. Я вполне мог бы это сделать.
– Это не так просто, как тебе кажется, Арну.
Сорче давно хотелось избавиться от пня, она не раз его подкапывала, но корни упрямо цеплялись за землю. Иногда ей казалось, что дух давно погибшего дерева возвращается по ночам, чтобы пустить новые корни.
– Я на него смотрел. Могу выкорчевать его сегодня днем, – заявил Арну.
С какой легкостью он отмахнулся от ее трудов! Почувствовав досаду, Сорча холодно осведомилась:
– Вот как?
– Я не могу без работы.
Мать Бригитта вмешалась в разговор:
– Это было бы чудесно, Арну. Спасибо. А почему бы тебе сейчас не пойти на кухню пообедать? Скажи сестре Марии Симоне, что я разрешила.
Арну принялся восторженно кланяться и благодарить монахиню, пятясь назад на коленях. Затем поднялся и, шаркая, отправился на кухню.
Сорча досадливо вздохнула.
– Он думает только о еде. Словно голодный пес.
– Арну вызывает у тебя неприязнь, – заметила мать Бригитта. – А ведь намерения у него самые лучшие.
– Он столько говорит, что не разберешь, где намерения, а где болтовня.
Сорча сцепила зубы так, что заболела челюсть.
– Надо было сохранить в тайне, что ты не монахиня. – В голосе матери Бригитты появились резкие нотки. – Монашеская одежда может защитить тебя в случае необходимости.
– Я не говорила Арну, что я не монахиня. Просто не стала убеждать в том, что я монахиня.
– Как же он проницателен, если заметил разницу! – Взгляд матери Бригитты скользнул по лицу Сорчи и задержался на ее волосах. – Но с твоим цветом волос и тонкими чертами лица ты привлекаешь к себе внимание. Не знаю, окажешься ли ты в безопасности, когда покинешь монастырь.
– Возможно, весь мир обо мне забыл.
– У тебя есть вырезки из газет, которые доказывают обратное. А враги ничего не забывают. – Поднявшись, мать Бригитта устремила на Сорчу строгий взгляд. – Так что готовьтесь, ваше высочество. Возможно, придется уезжать со всей поспешностью и, вероятно…
Крик нарушил благоговейную тишину монастыря. Арну бежал к ним. Его башмаки стучали, он тыкал пальцем в сторону строений монастыря. Его единственный глаз был широко открыт и полон ужаса.
– Пожар! – вопил он. – В какой-то келье пожар!
Сорча вскочила на ноги. Дым валил из жилого крыла, из высокого узкого окна в двери одной из келий. Из…
– Нет! – сказала она и повторила уже громче: – Нет! Дым валил из ее кельи.
Все монахини выбежали из своих келий. Больше всего они боялись пожара. Если соломенная кровля загорится, то зимой они окажутся без защиты. Сестра Мария Симона схватила полное ведро с водой, стоявшее у двери на кухню. Сестра Маргарет бросилась к колодцу и начала перекачивать воду в бак. Арну вопил и дергался, словно марионетка, которую дергают за веревочки. Мать Бригитта отдавала громкие распоряжения и с силой ткнула Сорчу в плечо, выведя ее из оцепенения.
Сорча бросилась вперед, схватила пустое ведро, наполнила его и побежала к своей келье.
Подтвердились ее наихудшие опасения. В комнате все было перевернуто. Постель разбросана, матрас валяется на полу, столик опрокинут. Деревянный сундучок открыт, содержимое выброшено на пол.
Сестра Мария Симона уже выплеснула одно ведро на огонь. Сорча – второе. Пламя зашипело. Сестра Мария Ассиза кованой кочергой разбросала бумагу и ткань. Сестра Тереза и сестра Катерина начали топтать обрывки, и вскоре не осталось ни уголька, ни искорки.
Пожар погас так же внезапно, как и разгорелся. Сорча и остальные монахини стояли, тяжело дыша не столько от усталости, сколько от испуга. Дым струйками поднимался к деревянным балкам. На соломенной кровле осталось темное пятно.
Сорчу била дрожь. Сгорела вся ее одежда. Впрочем, Бог с ней, с одеждой. Упав на колени, девушка подобрала полусгоревший клочок бумаги.
Это оказались остатки газетной статьи.
Она подняла еще один обгоревший листок, затем – еще. Двигаясь все быстрее и быстрее, девушка лихорадочно искала хотя бы одну из тех вещей, которые были ей дороги.
– Что ты ищешь? – спросила сестра Тереза.
– Письма от сестер и отца. – Это были последние напоминания о семье Сорчи, последняя возможность соприкоснуться с родными. – Мне нужны мои письма! У меня больше ничего нет. – Осознав случившееся, Сорча тяжело вздохнула: – Неужели он не мог оставить мне мои письма?
– Ах ты, бедняжечка! – Сестра Тереза погладила ее по плечу.
– Кто это «он»?
Сестра Дейрдре всегда бдительно следила за собственной безопасностью.
– Ты лишилась всего лишь земного имущества. – Кислолицая сестра Маргарет была самой набожной из монахинь. – Тебе следовало бы больше тревожиться о собственном спасении.
Сорча подняла на нее взгляд, полный боли и возмущения.
– Мой отец мертв. Это было его последнее письмо, которое он мне написал!
– Кто это «он»? – повторила свой вопрос сестра Дейрдре.
Сестра Мария Симона оттеснила сестру Маргарет в сторону, нагнулась, подобрала что-то с пола и радостно вскрикнула.
– Это оно?
Сорча выхватила у нее письмо и развернула плотный лист бумаги. «Сорче, самой-самой кронпринцессе Бомонтани и моей милой дочери»…
– Да! Это оно! Спасибо вам, сестра! Огромное спасибо!
Она прижала обгоревший лист к груди. Ее затопило чувство облегчения, которое принесло с собой поток слез. Закрыв глаза, она позволила себе скорбеть о…
Письмо Эми, написанное детскими каракулями и полное школьных событий и девчачьих откровений…
Письмо Кларисы, написанное ее изящным почерком и выражающее тревогу по поводу их будущего и безопасности их отца… Там были выражены те мысли, которые часто приходили в голову самой Сорче. И еще там было сказано, как хорошо было бы им троим снова оказаться вместе…
