Та подчинилась и оказалась в слабо освещенном помещении наподобие прихожей. Очевидно, комнаты отца и его жены занимали целое крыло громадного особняка. Помещения, которые небольшая прихожая отделяла от коридора, были скрыты от взгляда Эмбер плотной кружевной портьерой, свисающей до самого пола глубокими складками.
Валдис рывком отдернул портьеру. Эмбер вошла следом за ним в комнату, обставленную с роскошью расточительной. Мебель из тяжелого темного дерева, покрытого затейливой резьбой, была массивной, но удобной. У одной стены находился огромный стол, у другой – камин с великолепной решеткой. Прямо напротив входа, разделяя пополам ряд длинных арочных окон, стояла изголовьем к стене необъятных размеров кровать с пологом из алого бархата, отделанным золотистым атласом и присобранным с двух сторон кручеными шнурами.
И посреди всего этого великолепия затерялась миниатюрная женская фигурка. Все: и тяжелые складки балдахина, и обилие пышных кружевных подушек – слишком бросалось в глаза и подавляло. Преисполнившись почтения, Эмбер двинулась к кровати на цыпочках и не сразу заметила, что женщина приподняла голову и смотрит на нее не отрываясь.
– Вы – моя мачеха? – вырвалось у Эмбер сдавленным шепотом.
– Si, это ваша мачеха, кто же еще! – подтвердил Валдис раздраженно и посмотрел на женщину с явным недовольством. – Мы пытались уговорить Эмбер для начала отдохнуть с дороги, но она настаивает на встрече с отцом. Ничего не оставалось, как привести ее сюда.
– Так оно к лучшему. – Аллегра Алезпарито села в постели и накинула на плечи вышитый пеньюар бледно-розового цвета. Только потом она поманила Эмбер: – Подойди ко мне, дитя мое. Присядь сюда, поближе. Нам нужно о многом поговорить.
– Надеюсь, теперь я могу пойти к себе и выспаться, – проворчал Валдис через плечо, уже направляясь к двери. – Если каждый в доме – да и во всей округе – предпочитает сидеть сиднем целую ночь, это не значит, что и я обязан сидеть с ними!
Он выразил свое недовольство, громко хлопнув дверью. Эмбер осталась наедине с мачехой. Она продолжала стоять на полпути к кровати, несмотря на приглашение Аллегры Алезпарито присесть. В сущности, ей все уже было ясно, но она не хотела верить, не хотела даже думать на эту тему и продолжала свои расспросы, нервно оглядываясь.
– Где же отец? Разве он не должен спать вместе с вами? А если нет, то где его комната? – Она чувствовала, что ведет себя глупо, и глаза ее наполнились слезами. – Может быть, хоть вы объясните мне, в чем дело? Я очень устала, а здесь все так странно себя ведут, так странно смотрят на меня…
– Иди же сюда! – повторила мачеха. – Присядь, и мы поговорим.
На этот раз Эмбер повиновалась. Она мало что видела из-за слез, застилавших глаза.
Когда она почти на ощупь присела на край кровати, Аллегра положила холодные руки на ее, сжатые в кулаки. Она тоже плакала.
– Как грустно, дитя мое, как тягостно сообщать тебе такую новость в день, когда ты ожидала радостной встречи. Уверяю тебя, Эмбер, твой отец тоже не чаял тебя увидеть, считал дни… Представь себе, он только об этом и говорил, и довольно долгое время…
Эмбер отрешенно сидела, только отрицательно качая головой. Однако невозможно было дольше отворачиваться от очевидного. В спальне было тепло, но ее охватил страшный холод.
– Вы говорите о нем в… в прошедшем времени… – начала она в нелепом негодовании, но потом не выдержала и разрыдалась. – Он умер! Он умер! Мой отец умер!
Аллегра ничего не сказала на это, и ее молчание показалось Эмбер еще более ужасным, чем подтверждение.
– Но как же так? – Она скованно встала и, как-то вся съежившись, начала отступать от кровати. – Это невозможно… он не мог умереть вот так, вдруг… это какая-то шутка. Злая шутка!
– Нет, дитя мое, это правда, – сказала Аллегра печальным, потерянным голосом. – Это случилось два дня назад. У него было слабое сердце, и доктор сказал, что оно не выдержало напряженного ожидания. Похороны назначены на завтра. Нам с тобой нужно поговорить, нужно утешить друг друга в этом горе…
– Он внизу? – перебила Эмбер, чувствуя, что не в состоянии сейчас разговаривать с мачехой. – Да-да, я знаю, где он. Он в комнате, где собрались все эти люди, где горят свечи… – Она говорила ненужные, бессвязные вещи, но не могла остановиться. – Он там… там мой отец, мой мертвый отец. Это ведь правда, он там?
Эмбер бросилась к двери, не обращая внимания на увещевания Аллегры. Она пронеслась по роскошному ковру, в одно мгновение слетела по лестнице, едва не упав, растолкала собравшихся в холле слуг и буквально рухнула на дверь слева. Та распахнулась, и человек, который однажды уже выходил к Эмбер, отступил в сторону, пораженный видом ее искаженного, залитого слезами лица.
Она вбежала в комнату и остановилась как вкопанная при виде роскошного гроба из красного дерева. Присутствующие, чинно сидевшие вдоль стен, как-то разом поднялись, во все глаза глядя на нее. Раздались восклицания. Но Эмбер смотрела только на гроб, установленный на задрапированном возвышении. В изголовье горели две высокие свечи, освещая лежавшую фигуру и мертвенно-белое лицо на атласной подушке. Слезы вдруг высохли, но сухие рыдания продолжали сотрясать тело, пальцы конвульсивно сжимались и разжимались. Эмбер знала, что в этот момент разрушился весь ее мир, все надежды, все будущее. За прожитые девятнадцать лет она не испытывала ничего даже отдаленно похожего.
Безразличная и к любопытным, и к сочувствующим взглядам, она заставила себя подойти ближе к усопшему и дотронуться до ледяных рук, аккуратно сложенных на груди. Ощущение могильного холода заставило ее отшатнуться, но усилием воли она вновь подошла к гробу.
Глаза усопшего были закрыты, чтобы никогда уже не открыться. Осознав это, Эмбер едва устояла на ногах и вынуждена была ухватиться за край гроба. Она боялась, что обморок перейдет в горячку, и она пропустит похороны, а потому изо всех сил старалась держаться. Она знала, что должна теперь быть вдвойне сильной, потому что осталась совсем одна. Впрочем, разве она не была одна всю свою жизнь, вдруг подумала Эмбер и испугалась этой мысли.
Наклонившись, она собралась с силами и поцеловала мертвые губы. Это было все равно что коснуться губ мраморной статуи.
«Здравствуй, дорогой отец! – подумала она. – И прощай навсегда!»
Эмбер свернулась клубочком, безразлично глядя перед собой. Кто-то сказал ей, что отныне это будет ее комната, но она не могла вспомнить, кто именно. Ее комната? В этом доме ничего не принадлежало ей.
Отсутствующий взгляд Эмбер скользнул сначала по изящному столику вишневого дерева, потом по вместительному гардеробу, где, как она знала, была развешана ее одежда. В углу, возле трехстворчатой ширмы для переодевания, стоял сундук, теперь уже пустой. Ширма была красивая, с искусно вышитым павлином, красивы были и двойные двери с расписным стеклом, завешанные тяжелыми бархатными гардинами цвета темного бургунди. Возможно, за ними находился балкон, вид с которого был не менее красив, чем все то, что было собрано в этом доме. Но Эмбер даже не подумала подойти и заглянуть за гардины. Ей было все равно. Она сама себе казалась пойманной в невидимую паутину, не в силах шевельнуться, не в силах даже думать в этой сумеречной комнате.
