– Ты поедешь с ними.
Доски пола обратились в пыль и расступились под ее босыми ногами.
– Только не это, – прошептала она.
Он старался сохранять спокойствие. Оставаться деловым.
– Я пытался уговорить твоего отца, чтобы он отвез их в Англию или сопровождал вас троих. Он давно не был в отпуске, уже не один десяток лет не был на старой родине. Какое-то время я мог бы справиться с делами и один. Но он не хочет, он считает, что здесь без него не обойтись.
– Нет, Пол. – Она медленно покачала головой; ее гнев, казалось, рассеялся – может быть, парализованный ужасом, на мгновение. – Я не вернусь в Англию. Никогда больше. Я не поеду с ними. И ты не можешь принудить меня.
– Неужто ты любишь этот остров больше, чем своих детей? – Его глаза сверкнули от холодной, едва скрываемой ярости. – Какая же ты мать после этого!
В ушах у Георгины шумело, будто волна за волной в ней бушевал гнев.
– Ты бессердечное чудовище!
Она резко развернулась и выбежала вон. Через холл, на гладком полу которого чуть не поскользнулась, прочь из дома, в сторону конюшни и кликнула саисов, чтобы запрягали. Пол выбежал за ней следом, выкрикивая ее имя, но она не остановилась, не оглянулась.
Как молния бьет в землю резко, ослепительно и со всей силой, так она приняла решение. После того как недели напролет терзалась вопросами и сомнениями; через массивную гряду темно-серых туч, набрякшую на небе грозой, но никак не желающую разразиться.
Она не станет ждать, когда Пол зашлет ее и сыновей на корабле в Англию. Она не останется больше в этом доме, который так и не стал ей домом. Не останется с этим мужчиной.
Сумеречный свет конюшни окружил ее, и фырканье лошадей, теплый, уютный дух соломы и тел животных; сладкое предвкушение – взять в свои руки собственную жизнь.
– Куда ты собралась? – Пол схватил ее за локоть и рванул к себе.
– Отпусти! – Она пыталась высвободиться из его хватки, отбивалась от него свободной рукой, пинала его по ногам, теряя равновесие.
Он грубо прижал ее к стене и держал обеими руками, как она ни крутилась, ни дергалась. Краем глаза она увидела лицо саиса с испуганно расширенными глазами, выглянувшее из-за угла и тут же снова исчезнувшее; в такой ссоре между туаном и мэм лучше не попадать между фронтами.
– Ты не можешь меня запереть! – выкрикнула она ему в лицо.
– Я и не собираюсь тебя запирать. Черт возьми, Георгина, неужто ты не можешь меня понять? – Он выглядел яростным и озабоченным, глаза сверкали обидой. – Я же это не для того, чтобы помучить тебя!
Высокие накаты волн ее гнева слились, собрались в поток, который неумолимо поднимался все выше и выше, увлажнил ее глаза, придав им дымчато-голубой оттенок.
– Я не могу вернуться в Англию. Пожалуйста, Пол! Все, только не это.
Он прижался лбом к ее лбу.
– Подумай о наших мальчиках, Георгина. Я знаю, что требую от тебя огромной жертвы. И даже если ты мне, может быть, и не веришь, для меня это тоже жертва. Но я прошу тебя, думай в первую очередь о них двоих. Тут они просто не получат необходимого образования. Чтобы из них со временем что-то вышло. А в тебе они будут нуждаться первое время. На то ты их мать.
Ее мускулы ослабли. Дрожащими ладонями он гладил ее плечи, потом обхватил ее лицо.
– Не думай сейчас о себе. Или обо мне. Только о наших мальчиках. Пожалуйста.
Слезы текли по ее щекам.
– Я не могу, Пол. Я просто не могу.
Георгина начала плакать, громко и безудержно, из глубины души, из горя, корни которого уходили в далекое прошлое. Которое она уже позабыла, которое считала давно зажившим.
Больше не сопротивляясь, она дала Полу прижать ее к груди и сама приникла к нему.
– Я знаю, – бормотал он, не выпуская ее из объятий. – Я знаю.
Как будто и правда знал, отчего она страдала.
* * *
Сингапур сиял в слепящем свете солнца, которое рассеивало последнюю дымку раннего утра и до блеска натирало воздух.
Ничего не видя от слез, Георгина смотрела на зеленый холм острова. На ковер из белых крытых черепицей домов, который был намного плотнее и намного протяженнее, чем в тот год, когда она возвращалась сюда больше десяти лет назад. Шум в порту был оглушительный и головокружительный, куда громче, чем в ее воспоминаниях; она боялась, что больше не узнает Сингапура, когда вернется.
Второй раз ей приходилось прощаться с родиной. И хотя это прощание протекало мягче, менее коварно и насильственно, но казалось ей более болезненным. Она шла к нему с открытыми глазами, с каждым днем, наполненным приготовлениями, в полном сознании часа прощания, который был все ближе, и его неотвратимости.
Пароход нетерпеливо вздрагивал под ее ногами. Георгина разделяла это нетерпение; она не хотела затягивать прощание.
Она проморгалась, чтобы лучше рассмотреть флаг на мачте Губернаторского холма и дом губернатора.
До свидания. Не забывайте меня.
Где-то позади него стоял в ряду Орчард-роуд и ее дом Боннэр между своими нарядными соседями, к которому она без сожаления повернулась спиной сегодня утром. Л’Эспуар, где она вчера простилась с отцом, на сей раз без труда бросился ей в глаза; слишком темным, слишком диким прорисовывался лесок за стеной вдоль Бич-роуд.
Светло блестел новый корпус Сент-Андруса на Эспланаде, еще не готовый и окруженный строительными лесами. Церковь будет великолепной, больше двухсот футов в длину, и, может быть, со временем забудется, как долго не могли начать восстановление, как медленно продвигались работы.
Вода на мельницу насмешливых сограждан. Богатая пища для суеверия китайцев, что это место проклято. Злые духи, что гнездились там, были настолько могущественны, что белые покинули свой храм и исполняли свои ритуалы где-то в другом месте. Настолько могущественны, что старый храм пришлось разрушить, и правительство приказало индийским арестантам ночью отправиться на улицу на ловлю человеков и отрубленными головами китайцев ублаготворить духов, чтобы можно было построить новый храм.
Ее тайный знак с детства, ее путеводную звезду снесли и лишь частично восстановили, это было символом разделенного сердца Георгины, которое оставалось в Сингапуре, тогда как одновременно сопровождало сыновей в Англию.
Они на удивление сдержанно отнеслись к предстоящему переезду. Для обоих это, судя по всему, было приключением, которого они только и ждали: они поедут к нему не только на пароходе и железной дорогой, но еще и увидят египетские пирамиды, а когда-то еще и снег и лед, который будет не из ледника. Наверняка в этом было обольщение, чтобы спокойнее перенести прощание с дедом и отцом; самые большие слезы Дэвид проливал по своему пони. Может быть, они еще не понимали весь масштаб разлуки, а может быть, просто храбро положились на неотвратимость.
Оба подбежали с громким топотом и прижались к матери. Лица разгорячились от быстрого бега и от солнца на палубе после того, как они повертелись всюду среди пассажиров и подивились на все, что можно было увидеть на таком корабле и с его борта.
Дэвид обрушил на Георгину речевой поток, в котором фигурировали такие размерности, как вот такооой большой, вот такооой высокий и огромный, тогда как Дункан молча прижался к ней и блестящими глазами рассматривал берег.
– Когда я вырасту, – пробормотал он, осипший от волнения и счастья, – я тоже буду плавать по морю.
– Да, ты будешь, – прошептала она и прошлась пальцами по его волосам со странным тянущим чувством в груди.
Пол не сводил глаз с парохода. Сампан увозил его к берегу, в порт, который в той же мере приближался, в какой отдалялся пароход, становясь все меньше. Ему казалось, что он все еще может различить Георгину, как она стоит у релинга в длинной и пышной бело-голубой юбке и широкополой шляпе.
Он не обращал внимания на взгляды пассажиров, когда на палубе прижимал к себе Георгину и целовал ее в щеку. Она в его объятиях казалась закаменевшей, как кукла – даже и тогда, когда он пообещал приехать навестить их при первой возможности. Он надеялся на ласковое слово, когда ее губы приблизились к его уху, чтобы что-то шепнуть ему.
