— Я был с тобой не вполне честен, когда сказал, что моя жена умерла от родильной горячки. Правда далека от пристойности, и я был вынужден держать ее в секрете.
Прошло несколько долгих минут, прежде чем он снова заговорил. Шона затаила дыхание.
— Моя жена была… убита.
Это слово вызвало в ее памяти страшные картины. Мертвые тела ее родных на кухонном полу. В ушах прозвучало эхо жутких криков — их и ее собственных.
— Как?
— Отравлена любовником.
Шона пыталась осознать то, что он только что сказал. Что было ужаснее: что жену Коналла убили или что она предала его?
Он поднял глаза с виноватым видом.
— Не знаю, как долго длилась их связь. Я часто отсутствовал. У меня была большая практика и множество пациентов, достаточно богатых… они требовали моего внимания. Кристина… была молодая женщина, не старше тебя сейчас. Вероятно, я пренебрегал ее потребностями. Я часто оставлял ее одну и… думаю, она решила, что не стоит проводить время в одиночестве.
Он потер ладони, словно хотел стереть с них невидимые пятна.
— Однажды пациент, которого я лечил, быстро поправился, и я вернулся домой на несколько дней раньше ожидаемого. И обнаружил их… в нашей постели… спящими в объятиях друг друга.
Он закрыл глаза, словно пытался прогнать воспоминания.
— Мне жаль, — сказала Шона, но Коналл покачал головой, отказываясь от утешения.
— Мало того что она наставила мне рога, — продолжал он, — так еще этот мерзавец не захотел от нее отказываться. Он сказал мне в достаточно определенных терминах, что я был не мужем, а сплошным разочарованием и что я недостоин ее. Еще он сказал, что Кристина поклялась ему в верности и они намерены бежать. Честно признаюсь тебе, что получил огромное удовольствие, когда избил его до полусмерти, прежде чем он успел выскочить из моего дома. Но Кристина… она даже не извинилась, что изменила мне. Напротив, она, кажется, даже обрадовалась, что ее связь вышла наружу. Мне следовало развестись с ней, но я не мог заставить себя сделать это. Я любил ее.
Несколько недель спустя она сказала мне, что беременна. Я не знал, что и думать. И она не могла сказать мне ничего определенного относительно того, чей это ребенок. Но она хотела сохранить семью… я тоже этого хотел. Она помирилась со мной и обещала быть верной. Я со своей стороны поклялся сделать ее счастливой. Мы договорились, что между нами не будет близости, пока мы не станем доверять друг другу.
Но этот человек не собирался с ней расставаться. То слал ей подарки, то писал злые, язвительные письма. Если бы она рассказала мне тогда об этом, я бы смог ее защитить. Но она скрывала от меня правду.
Спустя четыре дня после рождения Эрика ей доставили шоколад и пирожные. Записка с пожеланиями счастья не имела подписи. Она, должно быть, решила, что это прислал кто‑то из наших друзей или моих доброжелательных клиентов. Никто из нас не мог себе представить, что это посылка от него. Я нашел ее в постели, ее язык…
Лицо Коналла исказилось от боли, и голос оборвался.
Шона приподнялась на колени и, прильнув к нему всем телом, обняла за подрагивающие плечи. Хотя, наверно, этот жест не мог принести ему облегчения, потому что его боль шла изнутри, а не снаружи.
— Прости. Мне не следовало взваливать на тебя бремя этой правды, — сказал он.
— Напротив.
Шона готова была на все, лишь бы защитить Коналла. Никогда еще не испытывала она столь сильного инстинкта встать на защиту, как теперь. И могла сделать все, лишь бы он перестал страдать.
— Мы друзья. Ты должен делиться со мной своими печалями. Я пойму.
— Нет, — возразил он, вытирая ладонью глаза. — Я чувствую себя полным идиотом.
Она обняла его мокрое лицо.
— Послушай меня, Коналл Макьюэн. Печаль… она как разбитый стакан. Ее нельзя держать внутри, иначе она будет ранить тебя снова и снова. От нее нужно освободиться. Лучше с кем‑то, кто знает, что делать со всеми этими осколками.
В его покрасневших глазах все еще стояли слезы.
— Я говорю сыну, что большие мальчики не плачут. Но посмотри на меня.
— Слезы — это нечто особенное, Коналл. Это не признак слабости. Ни одно существо не умеет плакать. Слезы — это признак человечности.
Он кивнул в немой благодарности, не доверяя голосу, виновато опустил ее на постель и поправил под забинтованной ногой подушку.
— А что стало с ним? — спросила Шона. — С человеком, отравившим твою жену?
Прежде чем ответить, Коналл пересел на стул и тяжело вздохнул.
— Я отпустил его.
Глаза Шоны округлились.
— Ты что?
— Что еще я мог сделать? У меня не было доказательств его вины. А если бы и были, чем бы это помогло Кристине, если бы он предстал перед судом? Стало бы известно о ее измене. Ее имя было бы запятнано в глазах друзей, семьи, ее ребенка. Предъявив обвинения ее любовнику, я бы испортил Эрику будущее. Ведь я даже не уверен, что он мой сын. Сомнение в своем происхождении преследовало бы его всю жизнь. Поэтому человек, убивший Кристину, остался на свободе. Она поклялась принадлежать ему, и когда не смогла выполнить клятвы, он убил ее. С меня хватило потери Кристины, но отдавать ему всю свою семью я не собирался.
Разрозненные фрагменты стали складываться в голове Шоны в единую картину.
— Вот чем пригрозила тебе герцогиня? Предать гласности неверность твоей жены?
Коналл кивнул.
— И подвергнуть сомнению законность рождения моего сына.
Коналл и Шона повернулись к колыбели. Эрик безмятежно спал. Его полные розовые губки напоминали формой идеальную букву «о». Длинные загибающиеся вверх ресницы лежали полукружиями на пухлых щечках. Он тихо посапывал.
— Даже если он мне не родной, — продолжил Коналл, — я все равно его люблю.
Рассказ глубоко тронул Шону. Коналл и впрямь был особенным человеком.
— А как ее светлость узнала о любовнике твоей жены?
— Не знаю! — прорычал Коналл. — Она не говорит. Ей это не нужно. Если скажет, то, возможно, утратит власть надо мной. Здесь я могу лишь гадать. По поводу смерти Кристины проводилось дознание, но об отравлении не упоминалось. Я выступал в роли врача, и ни у кого не возникло сомнения, что Кристина умерла от родильной горячки. Более того, коронером был мой друг… Мы вместе изучали медицину. Возможно, он узнал правду о смерти Кристины, но скрыл ее ради меня. Возможно, герцогиня заплатила ему, чтобы выведать правду, чтобы лишить меня как медика доверия. Возможно, Стюарт до такой степени раздражал ее, что она решила сделать все, лишь бы доказать дочери, какая у нас омерзительная семья. — Коналл потер лоб. — Но у меня нет ничего, кроме предположений. Одно лишь я знаю со всей уверенностью, что герцогиня обладает невероятным могуществом, чтобы уничтожить нас. Если она предаст огласке то, что ей известно, это не только сделает Эрика незаконнорожденным в глазах общества, но и запятнает его память о матери, когда он станет достаточно взрослым, чтобы это понять.
