— Как ты думаешь, Чарлз… он сможет когда-нибудь простить меня за то, что я с ним сделала в ночь ограбления?
— Я уверен, что, если ты попросишь у него прощения, он простит. — Он убрал волосы с ее лица. — Это так важно?
— Да, это важно. — Она посмотрела ему в глаза. — Потому что, видишь ли, Люсьен, мне тоже хочется того, что есть у моих своячениц. Счастливого брака. Веселых, озорных детей. Мужа, который лю… — Она вспыхнула. — Заботится и уважает меня.
— Очень возможно, Эва, что со временем и при благоприятных условиях между нами расцветет любовь. Но сначала должно прийти доверие.
— Ты веришь мне?
— Всем сердцем, — улыбнулся он.
Неужели он настолько сильней и смелей ее? Почему она не может ответить тем же?
— Люсьен, — нерешительно проговорила Эва, — помнишь, как ты однажды спросил меня об отце и о том, что он… сделал?
— Помню.
От страха у Эвы забилось сердце, стали влажными ладони. Верить ему было непросто. Труднее даже, чем согласиться выйти за него замуж. Она не была уверена, что сможет.
— Ты хочешь мне что-то рассказать, Эва?
— Да.
Эва закрыла глаза и отправилась в мысленное путешествие в прошлое.
— Я была единственным ребенком капитана, ставшего торговцем, — начала она. — Мы жили в Салеме, штат Массачусетс, городе красавиц. Моя мать была младшей дочерью английского баронета, поместье которого находилось около Бристоля, быстро развивавшегося портового города, как ты наверняка знаешь. Вот там она и встретила отца. Он был высок, красив и любил приключения. В общем, совершенно не подходил для женщины из такого благородного семейства. Родители запретили ей с ним встречаться, однако они, конечно же, находили возможность видеться… и мать вскоре обнаружила, что беременна. Мной.
Отец женился на ней, семья порвала с матерью все отношения, и он взял ее с собой в Америку, где стал одним из самых состоятельных людей Салема. Одним из самых ранних моих воспоминаний является собирающийся в морское путешествие отец и плачущая мать. Эта картина повторялась каждый раз. Дом становился тихим и спокойным. Я не смела заговорить и, стараясь быть незаметной, наблюдала, как отец молча пакует свой сундук, смотрела, как мать сидит и громко плачет с носовым платком в одной руке и с бутылкой в другой… стараясь добиться внимания и не получая его.
Это было великое представление, но он не обращал на него никакого внимания. А когда подходило время отъезда, он целовал мать в щеку — всегда формально, вкладывая в этот поцелуй не больше чувств, чем если бы прощался с собакой, — теребил меня по голове, будто бы любя, и все. Он плавал в Индию и возвращался через недели или месяцы с товарами: пряностями, фарфором.
Эва печально улыбнулась и, перебросив через плечо прядь своих рыжих волос, принялась плести косу. Ей нужно было чем-то занять руки.
— О, как я, бывало, просила его взять маму и меня с собой в путешествие! Но он никогда не делал этого. Он качал головой и говорил, что море не место для женщин. Я думаю, что это было просто отговоркой. Мама ни за что не поехала бы, даже если бы он этого захотел.
Закончив плести, она расчесала косу пальцами и принялась снова заплетать волосы. На этот раз туже, плотней, ее движения стали более резкими.
— Отец был моложав, привлекателен, богат и обаятелен. Слишком обаятелен. Это был тот сорт обаяния, перед которым женщины не могут устоять. — На ее лицо набежала тень. — Он много плавал, но каждый раз, когда он возвращался, пропахший ветром, солнцем и солью, привозил мне разные безделушки — то отрез шелковой материи, то мешок фруктов из какого-нибудь далекого порта. Я любила, когда папа возвращался с моря. Я любила отца.
— Любила его или боготворила?
— И то и другое понемногу. Я любила его… но я не знала, пока не наступил один ужасный день, что он не любил меня.
Ветер швырнул в стекло смешанный с дождем снег, сквозняк шевельнул тяжелые шторы. Люсьен подтянул одеяло и прикрыл им обнаженные плечи жены.
— Я не могла понять, отчего мама всегда так печальна, а в ее глазах всегда злоба, когда она говорит об отце. Она говорила о мужчинах ядовитым тоном, сквозь зубы. В ее голосе звучала такая ненависть, что я часто просто убегала из комнаты.
— Какие вещи?
— О, по правде говоря… ну, такие вещи, как «ты не можешь доверять ни одному из них, ни одному» или «никогда не влюбляйся, Эва, это лишь разобьет тебе сердце». Были и другие подобного рода советы, которым я, конечно, не следовала, пока не стало слишком поздно и для меня. Но до этого я дойду позже. Не могла я понять и того, почему она приглашает на чай соседок и закрывает двери, чтобы я не слушала их разговоров. Я прекрасно знала, что за закрытыми дверьми она поносит отца перед этими гарпиями и изображает из себя страдалицу. — Эва горько усмехнулась и провела ладонью по лицу. — О, если бы я только знала. В тот день, когда мне исполнилось девять лет, все открылось. Слезы заструились из ее глаз. Люсьен стер мокрые дорожки большим пальцем.
— Не обязательно рассказывать, если это доставляет тебе такую боль, моя дорогая…
Она помотала головой, ее глаза вдруг стали пронзительными.
— Нет… раз уж я начала, то должна закончить.
Мне было невыносимо оставаться в доме с мамой, видеть, как она пьет, проклиная отца, свою судьбу и всех мужчин на свете. Для меня было обычным сбегать из дома, переодевшись мальчиком, в компании мальчишек, которые собирались у доков в ожидании судов, стараясь впитать в себя хоть часть духа странствий, который дарило море. Несколько лет спустя, выдав себя за мужчину, я подделала рекомендации и поступила в Гарвард. Хотя парни в Салеме знали, что я девушка, в Гарварде я смогла одурачить всех. Я была высока, сильна, быстра, и так как я немного задерживалась в женском развитии, то в бриджах и сюртуке выглядела совершенным мужчиной. Те ребята в доках научили меня драться без правил. А те, что были в Гарварде, — она презрительно усмехнулась, — показали, как драться по-джентельменски. Но я ушла от темы, — спохватилась Эва. — Так вот, однажды, когда я была в доках с друзьями, подошел корабль, в котором я сразу узнала отцовский. Я разволновалась, как было всегда, когда он возвращался из путешествий, и побежала на берег, чтобы встретить его. Я все поняла прежде, чем он добрался до берега. Еще до того, как он меня увидел. — Она сделала паузу, ее лицо было неподвижно. — Там… там была женщина.
Я не верила матери, когда она поносила мужчин, всегда защищала отца, потому что считала, что он не такой. Но вот, вся в дорогих шелках и драгоценностях, которые, несомненно, оплатил он, стояла она — как доказательство слов матери. Это была красивейшая из женщин, каких я когда-либо видела, словно картинка, и она улыбалась соблазнительной улыбкой, глядя на отца, который греб на лодке к берегу. Его лицо ожило, на нем появилось выражение любви, чего никогда не было в присутствии матери, и он протянул этой… этой женщине руку и увел ее прочь… А для меня в этот момент перестал существовать весь мир.
