– Также недопустимо, чтобы человеческая мысль была загнана в жесткие рамки, – объяснил Антонелло. – Никто не имеет права запретить книгу.
– И это три наших основных принципа, – заключил д’Авалос.
– Наших? – переспросил Жоан, не сумев сдержаться. – Кого вы имеете в виду, говоря о «наших»?
– Мы – группа людей, объединенных общими идеалами, – ответил ему Антонелло. – Мы считаем, что мужчина и женщина, являющиеся венцом творения, должны быть свободными. Так возжелал Господь, наш Бог, когда создал нас.
– Значит, вы против инквизиции, – заявил Жоан.
– Мы против любых действий инквизиции, – ответил д’Авалос. – И в особенности действующей в Испании или навязанной Савонаролой во Флоренции. Эти инквизиции не только направлены против свободы выбора религии, но и против телесной и интеллектуальной свободы и таким образом способствуют возникновению худшего из рабств – страха. Страх связывает человека физически, умственно и духовно, не позволяет ему развить свой потенциал по максимуму и блистать так, как Господь желал, чтобы он блистал. Страх – это тьма.
Жоан задумался на несколько мгновений, а потом спросил:
– Почему вы мне все это рассказываете? Если я донесу на вас Церкви, вам не поздоровится.
– Потому мы давно уже за тобой наблюдаем, – ответил Антонелло. – Мы знаем, что ты думаешь так же, как и мы.
– Но мы ведь познакомились только тогда, когда я приехал в Неаполь.
– Нет. Мы познакомились с тобой намного раньше, – заявил книготорговец.
– Раньше?
– Да, твой друг Бартомеу из Барселоны также и мой друг.
Жоан знал об отношениях своего покровителя в Барселоне с книготорговцем.
– Да, и так же думала семья Корро, – продолжал Антонелло. – И Абдала.
Жоан растрогался, вспомнив их. Супруги Корро относились к нему практически как вторые родители, когда он работал подмастерьем в их книжной лавке, а Абдалу он по-прежнему считал великим мастером. Вдруг многое из пережитого сложилось в картинку. Он познакомился с Антонелло в Неаполе благодаря Бартомеу, и именно Бартомеу помог ему устроиться подмастерьем в книжную лавку книготорговцев Корро в Барселоне. Все они были связаны между собой.
– Вы торгуете запрещенными книгами? – спросил он, посмотрев Антонелло прямо в глаза.
– Конечно, – ответил тот. – Мы противостоим запрету распространять знания и делиться ими.
Жоан вспомнил о трагической гибели Жоанны и Антони Рамона Корро на костре по обвинению в торговле запрещенными книгами. Частично и он был в этом виноват; Жоан все еще чувствовал свою невольную причастность и винил себя в том, что не отдал им долг. Если он сейчас продолжит их дело, то, возможно, заслужит их прощение из потустороннего мира и приглушит угрызения совести.
– Почему вы мне все это рассказываете?
– Вы хотите открыть книжную лавку в Риме, а для этого нужны деньги, – спокойно ответил Иннико. – Я готов одолжить вам кое-что и стать вашим поручителем, поскольку, похоже, вы следуете нашим идеалам.
– А что вы хотите взамен? – спросил Жоан недоверчиво.
– Только то, чтобы вы оставались верным принципам, по которым жили Корро и которым следуем мы, – ответил маркиз. – И что вы вернете эти деньги, когда у вас появится такая возможность.
– Только это?
– Только, – ответил Антонелло, улыбнувшись.
– По рукам! – воскликнул Жоан, возвращая улыбку.
«Время Савонаролы закончилось. Флоренция должна вернуть себе свободу, и вы сможете сыграть ключевую роль в этом процессе, – читал дальше Жоан. – Некто прибегнет к вашей помощи, чтобы свергнуть этого фанатичного монаха. Нам будет приятно, если вы не откажете ему в своей поддержке».
В письме Иннико также касался других вопросов политики и книг, речь в которых шла о трех свободах, которые они защищали.
Жоан сидел в задумчивости. У маркиза был широчайший круг друзей, следовавших тем же принципам свободы, и эти люди делились с ним различными сведениями и секретами. Он сказал себе, что и в самом деле во Флоренции что-то назревает. Он уже участвовал в борьбе против Савонаролы, помогая Никколо и его друзьям и доставляя в город книги, запрещенные монахом. Некоторые из них, кстати, оплачивал маркиз. Что имел он в виду, говоря «нам будет приятно»? Каждые три месяца Жоан отсылал губернатору Искьи и Прочиды часть одолженных у него денег; было совершено уже пять выплат, и Жоан рассчитывал в скором времени полностью погасить долг. Они ничего не могли требовать от него.
Однако он чувствовал, что имел некое моральное обязательство перед маркизом из Неаполя, поскольку разделял проповедуемые им идеи. Так же как он имел определенные обязательства перед Микелем Корельей и каталонцами. А к этому еще приплюсовывались несколько месяцев, которые ему придется отслужить королю Испании. Эти обязательства в значительной степени ограничивали его свободу.
Дилемма между свободой и необходимостью исполнения обязательств беспокоила его, и Жоан достал свой дневник. «Нарушаю ли я обещание стать свободным, данное отцу? До какой степени человек может быть свободным, не беря на себя обязательств?» Он вспомнил один из разговоров, которые они вели с Бартомеу, когда он был еще мальчишкой, только что приехавшим в Барселону, и записал: «Только свободный человек может брать на себя обязательства. А я свободен».
39
– Завтра в полдень у тебя встреча в Ватикане, – сказал Жоану Микель Корелья, однажды вечером придя в лавку.
– Встреча? – спросил Жоан удивленно. – С кем?
– С ватиканским знаменосцем – Цезарем Борджиа.
Книготорговцу не понравился тон дона Микелетто. Его слова звучали скорее как приказ.
– А что он хочет?
– Если я расскажу это, тебе уже не понадобится говорить с ним. Я жду тебя в Ватикане.
Чуть раньше полудня Микель Корелья сопроводил Жоана в зал Сивилл в папских покоях, стены которого были расписаны фресками с изображениями апостолов, пророков и пророчиц. Хотя этот зал был менее пышным, чем тот, где его принял Александр VI, Жоану он показался великолепным.
После короткого ожидания появился Цезарь Борджиа. Ему было двадцать два года, и он считался самым привлекательным мужчиной Рима. Прямой нос, красиво очерченные брови и темные проницательные глаза украшали лицо с аккуратной бородкой каштанового цвета и шевелюрой до плеч. Жоан достаточно хорошо был знаком с ним, поскольку во времена своего кардинальства Цезарь часто заходил в книжную лавку. Несмотря на то что он был церковнослужителем, Цезарь любил одеваться как светский человек, – возможно, для того, чтобы подчеркнуть отсутствие склонности к религиозной деятельности. Вот и теперь его одеяние не претерпело больших изменений: из-под черного шелкового камзола виднелась белая рубашка с кружевами из блонды, а на голове Цезаря была шляпа черного цвета с золотыми медальонами. На шее его красовалась цепь из этого же металла, а на поясе – кинжал и шпага. Роста он был примерно такого же, как Жоан, и статного телосложения. Хотя внешне он не производил впечатления человека-богатыря, в Риме судачили о его неимоверной физической силе.
Цезарь слегка улыбнулся в знак приветствия и, усевшись за свой стол, жестом предложил Жоану и Микелю присесть.
– Вы спрашивали, зачем я вас позвал, – сказал Цезарь с некоторой теплотой в голосе – таким тоном он говорил, когда хотел быть любезным.
– Именно так, ваша милость, – ответил Жоан.
– Я прошу вас, чтобы все, о чем мы сейчас будем говорить, осталось исключительно между нами. – Он смотрел на Жоана не мигая, с вопросительным выражением лица.
– Я вам это гарантирую, – поспешил ответить Микель с той своей особенной улыбкой, в которой таилась угроза.
– Разумеется, ваша милость, – подтвердил Жоан.
– Я знаю, что вам знакома ситуация, в которой сейчас находится Флоренция. У вас работают несколько уехавших оттуда человек, которые, без сомнения, держат вас в курсе.
У Жоана екнуло сердце. Связана ли эта аудиенция с письмом Иннико? Он кивнул в знак согласия и в ожидании продолжения выдержал пристальный взгляд Цезаря.
