– Вовсе нет! – Она перешла на крик.
Ее гнев был все-таки лучше, чем слезы.
– Черт возьми! Ты же позволяешь Дмитрию тебе помогать. Он разъезжает по округе и ищет тебе работу, разве не так? Благодаря ему ты знаешь, чьего дядю или чью тетю вытащить из могилы на своих сеансах.
– Это другое.
– Да, другое. Это работа. А Джошуа был частицей твоей жизни. Но смерть маленького мальчика важнее, чем работа.
– Не смей говорить со мной о Джошуа! – простонала она.
– Я буду говорить с тобой о Джошуа! Он для тебя важнее всего, живой или мертвый. Вот почему ты ищешь Хардвика, не так ли? Он убил твоего мальчика.
Секунды тянулись, точно столетия. Габриэль уже решил, что Софи никогда ему не ответит, но тут она его удивила:
– Да.
Габриэлю хотелось плакать. Смерть ребенка Софи вызывала в нем острое сочувствие. Она заметно расслабилась. Он нежно обнял ее за плечи, поглаживая и лаская.
– Ах, Софи, пожалуйста, не отталкивай меня! Я так хочу тебе помочь!
Ее мягкое теплое тело уютно льнуло к его плечу.
– Я видел у тебя на животе растяжки, – тихо проговорил он, – и понял, что к чему. У тебя был ребенок, и Иво Хардвик повинен в его смерти. Я… не могу себе представить, каково это – потерять ребенка, Софи. Я не виню тебя за то, что ты хочешь убить подонка, отнявшего у тебя сына. – Прости меня, Софи. Мне очень жаль.
Габриэль продолжал в том же духе, надеясь, что она наконец-то откроет ему душу. Он отчетливо понимал, какое хрупкое чувство связывает его с Софи Мадригал. Это чувство звалось любовью.
Он уже почти засыпал, как услышал слова Софи:
– Он был пьян.
Габриэль замер. Кто был пьян? Ах да, Хардвик. Это неудивительно. Мерзавец любил выпить.
– М-м? – пробормотал он.
– Я думаю, он пил весь день. Это случилось в Сан-Антонио. Мы с Джунипер дали пару сеансов в местном театре, а потом я повезла Джошуа смотреть Аламо.[5]
Голос ее задрожал. Она сделала паузу и проглотила подступивший к горлу комок, пытаясь подавить волнение.
– Прости, Софи, – сказал Габриэль, крепче прижав ее к себе.
– Джошуа было шесть лет, – продолжила она. – Он только что отметил свой день рождения. Иво Хардвик поссорился с каким-то типом в салуне.
Черт возьми! Габриэль сомневался, что ему хочется это слышать. Но он любит Софи, а значит, должен делить с ней ее ношу, какой бы тяжелой она ни была.
– Хардвик и тот второй мужчина вышли на улицу, чтобы выяснить отношения. Было около двух часов дня. Стояла чудесная погода – теплая и солнечная. Легкий ветерок гнал по небу барашки облаков. Мы с Джошуа пели, возвращаясь в гостиницу. Иво Хардвик устал драться и решил застрелить своего противника, но промахнулся и застрелил Джошуа. Пуля попала в самое сердце.
– О боги!
Софи уткнулась в плечо Габриэля. Он почувствовал на своем теле ее горячие слезы.
– Я даже не успела с ним проститься. Он умер мгновенно.
– А что же власти? Разве его не арестовали?
Она покачала головой.
– Власти констатировали несчастный случай. Кажется… – она судорожно глотнула и втянула ртом воздух, – Хардвика оштрафовали и конфисковали у него револьвер.
– Ничего себе!
Габриэль не знал, что сказать. Он обнимал и баюкал ее в своих объятиях. По щекам его тоже катились слезы.
Ах, Софи, Софи! Габриэль готов был отдать жизнь за Софи. Но он ничего не мог сделать – только спасти ее от свершения мести. Что бы она ни думала, убийство Иво Хардвика не решит ее проблемы. Впрочем, Габриэль не стал ей об этом говорить, понимая, что она все равно его не послушает.
Наконец – ему показалось, что прошла целая вечность, – она перестала плакать и села, прижимаясь к нему всем телом. Он вытер слезы с ее лица и поцеловал в губы.
– Мне очень жаль, Софи.
– Спасибо, – произнесла она хриплым голосом и глубоко вздохнула. – Я не была замужем за отцом Джошуа.
– Вот как?
Ему было совершенно все равно, но он не стал ее сердить.
Она улыбнулась. Эта улыбка была слишком саркастической для женщины ее лет и красоты.
– Да. Мне было шестнадцать, когда человек по имени Джон Хорн познакомился с моей гастролирующей семьей. Самому Джону было под тридцать. – Она презрительно усмехнулась. – Он уверял, что любит меня.
Проклятие! Иногда Габриэль ненавидел своих собратьев-мужчин. Хищные негодяи!
– И ты ему поверила. – Он испустил тяжкий вздох.
– Да. Непроходимая дура!
– Постой, Софи. Не упрекай себя во всех смертных грехах. Ты была еще ребенком, а он – взрослым человеком. Ты пала жертвой охотника за наивными молоденькими девушками.
Габриэль прервался, наткнувшись на внимательный взгляд огромных зеленовато-карих глаз Софи.
– Ну? – спросил он. – Ведь ты не винишь себя за то, что поддалась на красивые слова этого подонка?
Она помолчала.
– Нет, не виню.
– Если бы я встретился с Джоном Хорном, я прострелил бы ему кое-что за то, что он с тобой сделал.
Она улыбнулась:
– Габриэль Кэйн, мне еще никто и никогда не говорил таких приятных слов.
Он засмеялся:
– Он был просто слизняк, Софи. Впрочем, мне кажется, что ты была не самой счастливой шестнадцатилетней девушкой на свете, хотя и аппетитной, как спелый персик. Я могу представить тебя – юную, красивую и одинокую. Я по себе знаю, как трудно бывает ребенку, если его родители все время в пути. Тебе нужен был любящий человек, который увел бы тебя от этой жизни.
Она удивленно взглянула на него:
– Да, именно так я себя и чувствовала.
– Я знаю. В детстве у меня были такие же ощущения. Но потом я вырос и ушел в самостоятельную жизнь. К сожалению, у вас, женщин, нет такой возможности.
– Это верно. – Софи завозилась с простыней, которой были укрыты их ноги. – Тогда я не знала, что моя мама была отвергнута ее семьей, когда она вышла замуж за отца. У нее были богатые родители – кажется, они сколотили себе состояние на пиломатериалах или чем-то подобном. Они не признали моего отца и, так как не одобряли его занятие, отказались от мамы после того, как она вопреки их воле вышла за него замуж.
– Не понимаю таких людей.
– Я тоже.
– Можно подумать, у них слишком много дочерей, раз они позволяют себе ими бросаться.
Софи хихикнула.
– Мои родители жили бедно. На мой взгляд, они никогда не были счастливы. Трудно сказать почему. Мама пожертвовала всем ради отца, но мне кажется, он не оправдал ее надежды. – Она глубоко вздохнула.
– Наверное, в твоем доме было не слишком уютно.
– Ты прав. – Она взглянула на него с кривой усмешкой, и сердце Габриэля наполнилось жалостью. – Если можно назвать домом наши временные квартиры. Мы путешествовали в фургоне, запряженном большой костлявой клячей по имени Джинджер. Впрочем, иногда мы останавливались у моего дяди Джерома в Канзас-Сити. Я воображала, что это наш собственный дом. Конечно, ему было далеко до особняка Миллхаусов, и все же это было постоянное жилище.
