Он усмехнулся своему воспоминанию.
— О нет, она не испытывала признательности. Она точно так же привыкла ненавидеть англичан, как вы… научены не любить американцев. Только чрезвычайные обстоятельства вынудили ее прибегнуть к моей помощи в первый раз и, наверное, ей ужасно не хотелось оставаться со мной, когда меня ранили, и в результате спасти мне жизнь. К сожалению, я почти ничего не помню о тех днях, но думаю, что ей было нелегко и пришлось многим пожертвовать, чтобы защитить меня. Так что, боюсь, долг благодарности за мной — и я буду ей признателен до конца многих дней. Мне так хотелось бы вернуть ей этот долг, — спокойно добавил он, — но сомневаюсь, что мы когда-нибудь увидимся вновь.
Это не понравилось леди Бэбверс еще больше, и она колко произнесла:
— Совершенно очевидно, что вы восхищаетесь ею, Чарльз. И как же выглядела эта неотесанная героиня? О, я догадываюсь. Не иначе как она была настоящей красоткой, раз вы бросили все и поехали неведомо куда, чтобы помочь ей.
Он улыбнулся шире, потому что перед его внутренним взором на мгновение предстала Сара. Он помнил ее в самых разных сценах и ситуациях: Сара отказывается признать, что взяла на себя больше, чем может вынести; а вот она, бледная, с расширенными от страха глазами, ищет своего отца; Сара обманывает своих же солдат, еще раз спасая ему жизнь, хотя видит Бог, чего ей это стоило.
И, продолжая улыбаться, он просто сказал:
— Не думаю, что вы сочли бы ее красоту классической.
К своему удивлению он обнаружил, что вокруг них собралась целая толпа; люди слушали его рассказ открыв рот. И теперь немолодая дама произнесла со вздохом:
— Какая изумительная история! Действительно настоящий роман! Боюсь, вы правы, вам вряд ли доведется встретиться, а жаль. В жизни не слышала более романтической истории!
Почти в тот же момент дверь открылась, и в галерею вошли двое гостей, из-за которых, по всей видимости, и задержался обед. Чарльз слышал краем уха, что какие-то гости прибыли сегодня совсем поздно, вероятно, те самые американцы, на которых жаловалась леди Бэбверс.
Он был, как и все, заинтригован, и повернулся посмотреть на вошедших. Он услышал смешок мисс Гротон и ее голос:
— О Боже! Вы только посмотрите. Вы видели когда-нибудь такое платье? А эти волосы? Не может быть, что это натуральный цвет!
Сначала Чарльз увидел только крупного краснолицего мужчину с рыжеватыми непослушными волосами, — разговаривавшего с подошедшим приветствовать гостей хозяина дома. Мужчина повернулся, и Чарльз наконец смог рассмотреть женщину, стоявшую позади него.
Он замер, не в силах поверить своим глазам. От неожиданности у него закружилась голова. Головные боли, мучавшие его после ранения много месяцев, давно прошли, но сейчас он вдруг почувствовал боль и машинально поднял руку, чтобы коснуться старой раны. Странное чувство охватило его: из этого нарядного, элегантного зала он словно перенесся в маленькую душную комнатку с простой мебелью, находившуюся на другом краю света.
Это длилось всего одно мгновение: его душа, очутившись в другом месте и в другом теле, как будто искала дорогу в тумане.
Потому что женщина, которая только что спокойно вошла в сопровождении грузного мужчины в комнату, а теперь осматривалась, как если бы слышала шепоток, вызванный ее появлением, была, без всякого сомнения, Сара. Но как она изменилась! Он помнил ее в разорванной одежде, со сбившимися волосами, а сейчас, в зеленом бархатном платье, которое подчеркивало цвет ее глаз и необычайный оттенок волос, она выглядела неожиданно прекрасной.
Он вышел из оцепенения и уставился на нее во все глаза, позабыв обо всех присутствующих. Только тогда дворецкий зычно объявил имена вновь прибывших гостей:
— Сенатор Магнус Маккензи, из Америки, и его дочь, миссис Уорбертон.
Сара ничего хорошего от этого званого вечера не ждала, и ее ожидания вполне оправдались. Она вообще терпеть не могла светских раутов, особенно если была ни с кем не знакома и становилась центром недоброжелательного внимания собравшихся. Кроме того, хотя Магнус и прибыл в Англию с дипломатической миссией, ей-то самой никак не удавалось усвоить дипломатический этикет: когда ей докучали или сердили ее, она не старалась удерживать за зубами острый язычок. Здесь, среди людей, которые ожидали, что она станет есть с ножа, потому как живет в лачуге, или возлагали на нее ответственность за недавнюю войну между их странами, это случалось очень часто. С тех пор как отец против ее воли привез ее в Англию, старое чувство неприязни и недоверия к британцам достигло в ее душе своего расцвета.
Она и в самом деле умоляла Магнуса оставить ее дома, едва услышав о его неожиданном назначении. Но он был непреклонен, и у нее не хватило сил противостоять его одержимости. Волей-неволей пришлось ехать.
Ей было трудно находить общий язык с англичанами. Они казались ей чопорными и напыщенными. А чего стоила их абсурдная табель о рангах! Происхождение здесь ценилось значительно выше, чем ум, доброта и благородство характера. Коль скоро человек не мог проследить свою родословную со времен Вильгельма Завоевателя, его не спасали ни богатство, ни мудрость. Ей встречались здесь безнадежные глупцы, которых в ее стране стали бы презирать или, в лучшем случае, добродушно высмеяли. Но они обладали высоким титулом, а потому их непростительную глупость снисходительно принимали за эксцентричность, невозможную грубость — за чувство собственного достоинства, а невоздержанность старались просто не замечать. Более того, они смотрели сверху вниз на всех, кто не мог похвалиться знатными предками, и были искренне уверены в своем превосходстве, а это казалось Саре особенно недостойным.
Лорд Каслри, у которого они гостили, был не так уж плох; он ей определенно нравился. Конечно, он пригласил их к себе потому, что его обязывало положение; но он сам повел ее к столу и сидел возле нее за обедом, уделяя равное внимание ей и надменной даме слева, представив ее Саре как маркизу.
Она уже успела привыкнуть здесь к таким обедам, утомительно долгим, чинным и церемонным. А ведь сегодня, как уверял ее лорд Каслри, был приватный вечер, а вовсе не официальный прием! Нескончаемо длинный стол, сверкающие белизной скатерти и салфетки, блеск столового серебра и блеск драгоценностей, сдержанный ровный гул вежливых застольных бесед, сияние свечей и аккуратный ряд ливрейных лакеев, выстроившихся за спинами обедающих, — Сара и вообразить себе этого не могла, пока не увидела собственными глазами. Сара подумала вдруг, что эти люди собрались сюда не для того, чтобы развлечься и вкусно поесть, а участвовали в задуманном неизвестно кем дурацком представлении; пресыщенность и скука, написанные на большинстве лиц, как будто подтверждали ее предположение.
