этого Серго боится больше всего на свете, уж поверьте. А на вас ему наплевать, – добавил он уже злорадно и жестоко.
– Вы настроены против Серго, оттого так зло говорите, – вымолвила тихо Софья, ощущая, что Георгий специально травит ее словами, видимо, в отместку за ее вчерашние слова на конюшне.
Быстро поставив недопитый хрустальный бокал с соком на стол, она отвернулась от Асатиани и проворно отошла от него, более не желая продолжать этот неприятный разговор.
Однако тень сомнения все же вкралась в сознание девушки. Она была немного обижена на Серго. Ведь он действительно мог не оставлять ее одну. Из ее головы никак не хотели уходить слова Георгия о том, что Серго только по приказу отца уделяет ей внимание. Она не хотела в это верить и настойчиво пыталась отогнать от себя эти неприятные думы. К ее одиночеству в толпе примешивалось еще одно досадное обстоятельство, которое также невероятно напрягало девушку. Весь вечер она ловила на себе настойчивые темные взоры гостей-мужчин, которые рассматривали ее словно нечто диковинное. Особенно это касалось молодых джигитов. Они долго и навязчиво, подолгу не отрывая взора, глазели на нее, и Софья смущенно опускала глаза, стараясь не замечать их явного интереса к своей персоне.
Далее последовала длинная затяжная трапеза, после которой Леван Тамазович позволил ей уйти к себе. И Софья, чувствуя себя чужой и одинокой на этом празднике, быстро поднялась в комнату. Она была обижена на Серго, ведь более он так и не подошел к ней, занятый общением с молодыми дворянами, и девушка, опечаленная этим, чувствовала себя неуютно в этой многоликой толпе.
Каминные часы звонко пробили одиннадцать вечера.
Закончив расчесывать свои влажные после купания волосы, Софья встала из-за трюмо и, устало вздохнув, подошла к приоткрытому окну. Еще в девять поднявшись в свою спальню, теперь она изнывала от духоты в своей комнате. Позавчера пришло настоящее лето, и, несмотря на то что два окна в ее спальне были открыты, прохлада не проникала внутрь комнаты.
Песни и веселье не смолкали уже несколько часов. Почти все гости остались в имении на ночь. Отдаленные мелодичные звуки пандури, местной грузинской лютни, и ритмичный бой доли наполняли своим звуками все окрестности, вызывая в девушке непреодолимое желание прогуляться по округе и послушать эту музыку и песни поближе.
Однако сейчас она не могла выйти, потому что отчетливо осознала, что она здесь чужая. Еще днем, после совета Даура, она направилась в сад к женщинам. Едва девушка приблизилась к празднично одетым грузинкам, в центре которых была Верико Ивлиановна, разговоры вмиг смолки, и несколько дюжин взоров тут же обратились к ней. Княгиня не посчитала нужным представить ее, и спустя пару минут Верико как ни в чем не бывало продолжила беседу с одной из пожилых матрон, которая сидела на широкой ажурной скамье. Остальные женщины и девицы так же продолжили свои разговоры, как и до прихода Софьи, насмешливо и недовольно поглядывая в ее сторону. Простояв под цветущим деревом в одиночестве почти полчаса, девушка поняла, что она здесь лишняя, и оттого покинула сад.
Софья с сожалением осознавала, что для окружающих людей она чужая. Она не знала их языка и общалась лишь с князьями, Гиули, Георгием Асатиани и немного с Дауром Гуладзе. И девушка понимала, что, пока не научится говорить по-грузински, не узнает местных обычаев и нравов, она так и будет здесь чужой.
И теперь, находясь в спальне, Софья думала о своем удручающем положении. Она была одна в чужой, далекой стране. Ее окружали странные непонятные люди с совершенно другим укладом жизни. К тому же в любой момент ее могли разоблачить. Теперь Софья безумно хотела вернуться домой к брату и отцу, но не могла. Она должна была и дальше играть роль графини Елены, у нее не было другого выхода. Ибо судьба отца, как и раньше, зависела от нее. Да, ее безрадостное существование здесь, в Имеретии, скрашивало внимание князя Серго. Он был единственным человеком, общение с которым приносило девушке хоть какую-то радость, но этого было явно недостаточно для ее существования здесь. Ибо она отчетливо чувствовала, что остальные люди, не считая князя Левана, были ей, мягко сказать, не рады и смотрели на нее как на нечто необычное и чуждое их пониманию.
Софья невольно обернулась у Гиули, сидящей на маленькой банкетке, и отметила, что девушка умело вышивала серебряной нитью узкий пояс. Софья вздохнула, поразившись терпению своей горничной. Ведь ее, Софью, вышивка могла занять только на несколько часов, не более. Потом ей хотелось чего-то подвижного, быстрого и веселого. В этот момент до слуха девушки донеслась очень красивая мелодичная песня, которая доносилась с улицы. Пел мужчина. Она поняла, что джигиты опять собрались вместе там, где она видела их днем, и вновь пели. Не выдержав сидения взаперти и желая лучше расслышать красивый напев, Софья распахнула дверь спальни и вышла на просторную веранду.
Она приблизилась к каменной балюстраде и, устремила взор на далекие темные горы, которые освещала луна и на далекие мерцающие звезды. Она стояла так долго, наслаждаясь ночной прохладой. И подставляя свое разгоряченное лицо едва уловимому ветерку. Эта ночная тишина и мелодичная мужская песня, льющаяся издалека, успокаивали ее. И она почти забыла обо всем на свете. Тревожные думы покинули ее мысли, и она, чуть откинув голову назад, с упоением чувствовала тяжесть распущенных влажных волос за спиной.
Неожиданно внизу раздался шорох. Софья невольно опустила глаза вниз, на зеленое пространство перед домом. Посреди лужайки, едва освещенной луной, замерла высокая мужская фигура в черной черкеске, высоких сапогах, без головного убора. Похолодев, девушка нахмурилась, вмиг узнав в стоящем под верандой мужчине Георгия Асатиани. Его лицо, загорелое, с жесткими чертами, было чуть приподнято, и он явно смотрел на нее. Он стоял неподвижно, словно темное угрожающее изваяние, и казался призраком в пустынном саду. Ей даже показалось, что она различает его горящие мрачные глаза. Прекрасно сознавая, что она не может видеть его глаз с такого расстояния, и это лишь ее бурная фантазия, Софья невольно попятилась назад к дверям балкона. Еще не успев
