– По-фряжски? Что это за слово? Имя?
– Ну да, имя. Аристотель, муроль знатный и пушечник нарочит из Фряжской земли.
Когда великий князь Иван III сочетался браком с племянницей последнего византийского императора, Софья Палеолог грезила, что православная Москва превратится в Третий Рим, превзойдя своим блеском второй Рим – Царьград, захваченный турками, и первый Рим, ставший вотчиной латинян. Однако по приезде в Москву очам Софьи открылось плачевное зрелище. Белокаменный Кремль, построенный при Дмитрии Донском, за сто лет до того обветшал, что казался деревянным из-за многочисленных заплаток в стенах. Царевна венчалась в Успенской церкви, возведенной при Иване Калите. Венчалась с великим страхом, потому что древняя церковь осела, накренилась набок и ее стены пришлось подпереть дубовыми бревнами, чтобы они не рухнули на головы царственной четы.
Софье казались странными простые московские нравы. Византийский император почитался наравне с Богом, а московскому великому князю приходилось выслушивать от строптивых бояр многие поносные и укоризненные слова. Но хуже всего было сознавать, что она, племянница императора, вступила в брак с татарским данником, который пешим выходит из Кремля встречать ханских послов и покорно внимает их надменным речам, обнажив голову и стоя у стремени их коней.
Поначалу великому князю было непонятно ее недовольство. Дань в Орду платили необидную, не в пример Батыевым временам. Надо было только выразить полную покорность хану и задобрить его ближних людей, а потом можно было годами задерживать уплату дани – «ордынского выхода», ссылаясь на неурожай и недород. Но недаром говорят, что ночная кукушка дневную перекукует. Софья гнула свою линию, и Иван III поступил так, как желала его молодая супруга. Решился на великое дело, на какое предки его два с половиной века не смели дерзнуть. Ханскую басму изломал и истоптал ногами в присутствии татарских послов, а потом вышел навстречу хану Ахмату с такой неисчислимой ратью, что татары не посмели перейти реку Угру и вернулись восвояси.
Гербом Московского государства стал византийский двуглавый орел. Ивана стали величать Иоанном, из великого князя Московского он превратился в государя всея Руси. Стараниями Софьи при московском дворе завели сложный византийский церемониал. Переняли роскошные одеяния византийский басилевсов. В Кремле затеяли грандиозное строительство, которое должно было превратить Москву в достойную преемницу Царьграда. На месте старой Успенской церкви строился новый собор. Мастерам Мышкину и Кривцову указали взять за образец Успенский собор во Владимире, но при этом превзойти его в длину и ширину. Уже были сложены стены собора и сведены своды, но тут случилось редкое для Руси землетрясение, и строение обрушилось.
– Прогневали Господа! Напустил он трус великий. Однако я своим бабьим умишком рассуждаю, что не токмо в Божьем гневе была причина. Мастера известь зане жидко растворяху, ино не клеевито. Всякий знает, что в известь для прочности добавляется яичный белок. Сказывали, что куриных яиц навезли в Москву немереное число, все ближние и дальние волости были обложены оброком – по лукошку с крестьянского двора. Только, видать, своровали подрядчики! Так испокон заведено. Дед твой строил в нашей вотчине маленькую часовенку. И на сей часовенке плотничий староста так сплутовал, что можно было доброе село отстроить после пожара. А тут собор! Как не украсть? Строители воровали при государе Иоанне Васильевиче, сейчас воруют и в будущем того не избыть.
Видя такое несчастье, царевна Софья Палеолог посоветовала обратиться к фряжским зодчим. Во Фряжскую землю был послан посольский дьяк Семен Толбузин, коему повелели разыскать доброго церковного мастера Аристотеля Фиораванти, прозванного «Архимедом наших дней». Из уст в уста передавали, что он передвинул колокольню Санта Марья Маджоре в Болонье, выпрямил колокольню в городе Ченто, восстановил древний мост в Павии, устроил Пармский канал. Много лет он состоял на службе у миланского герцога Франческо Сфорца, а потом был приглашен венгерским королем Матиушем Корвиным строить мосты через Дунай.
Дьяк Толбузин соблазнял знаменитого зодчего неслыханным жалованьем, сулил десять рублей. И все же вряд ли Фиораванти согласился бы ехать в далекую Московию, если бы в родной Болонье его не обвинили в чеканке фальшивой монеты. Наверное, старшина каменщиков решил переждать опасные времена там, где до него не могли дотянуться длинные руки болонского муниципалитета. Был заключен договор «ехать Аристотелю на Москву строить собор и крепость».
Аристотель Фиораванти прибыл в Москву на Пасху и сразу после великого праздника приступил к делу. Прежде всего предстояло расчистить место для нового собора. Аристотель соорудил «баран» – тяжелое бревно, обитое медью и подвешенное цепями к треноге. Таран со страшной силой бил по стенам. Летописец изумленно отмечал: «…еже три года делали, во едину неделю и меньше развали». Зодчий устроил надежное основание двух сажень глубиной, покоящееся на подушке из вбитых дубовых свай, вывел стены и купола. Он добился, чтобы пространство внутри собора представляло собой огромный зал с высокими круглыми колоннами. Успенский собор вызвал всеобщее восхищение. «Бысть же та церковь чудна вельми величеством и высотою и светлостью и звонкостью и пространством. Такого же прежде не бывало на Руси, опричь Владимирской церкви», – писал летописец.
Фиорованти был известен как великий знаток укреплений. Аристотель устроил первый Пушечный двор на Москве и научил русских мастеров лить медные пушки. Он построил печи для обжига красного кирпича – такого же, из которого впоследствии были возведены кремлевские стены. При нем начался снос старых белокаменных башен. Строительством новых кремлевских стен и башен руководили соотечественники Фиорованти – Антонио Джиларди, Марко Руффо, Пьетро Антонио Солари, Алоизио да Каркано. На Москве их всех не мудрствуя лукаво перекрестили во «фрязиных».
Большинство фрязиных приехали от града Медиолана, да и сам Фиораванти тоже много лет служил миланскому герцогу. Немудрено, что московский Кремль очень напоминал замок Сфорца в Милане, построенный за полвека до этого. Тот же красный кирпич, круглые и четырехугольные башни, двурогие зубцы в форме ласточкина хвоста. Вот только умолчали фрязины, что миланский замок успел утратить свое оборонное значение, так как заморские пушечные мастера научились отливать тяжелые осадные орудия, чьи ядра сносили ласточкины хвосты и проламывали кирпичные стены. А может, и не умолчали, но государь рассудил, что главное оборониться от татар, у которых не было тяжелых орудий.
