Эйдан стиснул пульсирующий болью кулак, но не стал давать выход своей ярости очередным ударом в стену.
«Мелоди — не твоя дочь».
Он прижался лбом к холодному камню и остался наедине со своим горем.
Он один. Какая нелепость!
Колин позлорадствует по поводу его заблуждения — в этом Эйдан нисколько не сомневался. Но с другой стороны, даже его приятель в конце концов подпал под чары этой ведьмы.
Однако его почему-то нисколько не утешала мысль о том, что на этот раз дураками оказались они все: он сам, Колин, Мелоди.
«О Боже! Что я скажу малышке? Извини, милое дитя, это была неудачная шутка. У тебя нет ни мамы, ни папы. Ты оказалась просто найденышем. Ой-ой!»
Он, намеревавшийся всю жизнь оставаться холостяком, вдруг круто изменил свое решение и стал почти отцом и почти что мужем. И вдруг все закончилось. Мэдлин оставила после себя такие разрушения, что вряд ли он когда-нибудь придет в себя.
В прошлый раз сохранить рассудок ему помог Джек. На этот раз придется справляться самому.
Следующие часы, день, неделя, месяц отпечатались в его памяти, но оставались темной картиной, словно он смотрел на мир через закопченное стекло.
Цена каждого вздоха была такой высокой, что он почти не разговаривал. Усилия, необходимые на то, чтобы одеться — даже с помощью камердинера, — настолько его утомляли, что он почти не выходил из дома. И к тому же так похудел, что все костюмы стали ему велики.
…Именно Джек помог ему вернуться к жизни. Его друг был настолько потрясен гибелью Блейкли и доставшимся ему наследством, что это лишило его остатков сил, которые он еще сохранял после серьезного ранения в том же сражении. Колин и Эйдан забыли о собственных проблемах, чтобы помочь Джеку пережить этот черный период.
Он даже стал приходить в норму — до того момента, когда девушка, память о которой поддерживала его все это трудное время, не ответила жестоким отказом на его предложение и даже приказала вышвырнуть его из дома.
Это практически уничтожило того Джека, которого они знали. В следующие черные месяцы Колину и Эйдану часто приходилось выручать друга из очередного пьяного скандала. Казалось, он твердо решил дойти до предела саморазрушения.
В конце концов им все-таки удалось заставить его протрезветь и вспомнить об обязанностях по отношению к тем людям, которые жили во владениях его семьи. Прежде веселый и жизнерадостный Джек стал серьезным и замкнутым, но по крайней мере согласился двигаться, говорить и дышать. Что до остального, то он никаких обещаний не давал.
Помогая другу, Эйдан и сам научился преодолевать душевные невзгоды.
Его раненое сердце стало заживать, но стать таким, как прежде, уже не могло. Он пытался ухаживать за дамами, чтобы прогнать Мэдлин из своих мыслей с помощью новых встреч, но в итоге ничего из этого не вышло. Казалось, Эйдан навсегда потерял способность любить кого-то — и он решительно не желал предлагать себя какой-либо женщине при полном отсутствии чувства.
И тем не менее он влюбился жарко и безоглядно. И дело скорее всего не в очаровании или красоте Мэдлин, хотя и того и другого у нее имелось предостаточно. Возникло нечто новое, пугающее и волнующее. Может быть, это и называется родство душ? Соединение двух частей одного целого?
Он не только забыл о бдительности и разрешил себе любить женщину, которая способна на такую ужасающую ложь, а к тому же полюбил ребенка, который, в сущности, являлся ему чужим, забыл обо всех своих щитах и открыл свое сердце Мэдлин и Мелоди. И вот у него снова все отнято!
Какая ирония в том, что не ее ложь их разлучила! Их развели в разные стороны произнесенные ею слова правды.
Она так отчаянно цеплялась за свои тайны! Теперь ему была понятна причина ее упорного молчания. Ему стало ясно, что она теряла, открывая ему истину.
Она теряла его самого.
И где-то в самой глубине души он это знал всегда, чувствовал: то, что скрывается за этими темными печальными глазами, обойдется ему так же дорого, как и ей.
«И конечно, именно поэтому ты особо и не настаивал. Человеку не свойственно торопить собственную казнь, не так ли?»
Как горько понимать, что на свете существуют действительно непреодолимые вещи!
Боль. Полосы боли, похожие на удары раскаленных копий, пронзали ее голову. Однако, даже находясь в пучине этой ритмичной пытки, Мэдлин сознавала, что если она откроет глаза, ей станет только хуже. Свет будет впиваться ей в зрачки, словно стрелы. Она старалась не шевелиться, чувствуя, что при попытке повернуться ее вырвет. Лучше уж оставить все как есть.
Откуда она все это знает?
«Ах да, конечно. Меня и прежде избивали».
Эта мысль оказалась настолько успокаивающей, что чуть было не отправила ее обратно в этот пульсирующий туман… если бы она не успела додумать эту мысль до конца.
«Боль. Избили.
Вильгельм!»
Ее муж нашел ее. Он здесь, в клубе, — пугающе близко от Эйдана и Мелоди. Нет! Это просто страшный сон, как уже бывало.
Страх оказался сильнее боли. «Очнись! Очнись!»
Мэдлин открыла глаза — и поняла, что все ее кошмары совершенно реальны. Она убедилась в этом потому, что увидела перед собой главное чудовище из своих видений. Непринужденно привалившись к дверному косяку, на нее с ласковой улыбкой взирал Вильгельм. Однако глаза его оставались холодными. Он был очень высок, худощав — и мог показаться даже привлекательным тому, кто плохо его знал. Мэдлин знала его слишком хорошо, и потому его белозубая улыбка отнюдь ее не успокоила. Он мог с такой же легкостью начать ругаться, снова бить ее.
Вильгельм хищным взглядом обвел комнату, а потом снова перевел взгляд на нее и выгнул бровь, словно вопрошая: «Ну как?»
Осторожно сев, Мэдлин тряхнула головой, ощутив новый прилив боли, и осмотрелась. Она оказалась в длинном узком помещении, в конце которого находилось окно, а посередине была дверь, которую сейчас охранял Вильгельм. Комната была почти пустой — если не считать нескольких старых предметов мебели. Потолок был скощен, а это означало… из-за боли она соображала ужасно медленно… что она находится на чердаке! Это было чуть лучше, чем подвал, хотя она сейчас не могла сообразить, в чем именно заключается это преимущество.
Посмотрев на себя, она обнаружила, что лежит на кипе одеял, брошенных прямо на голый пол из простых досок. Некоторые были из грубой шерсти, другие же оказались шелковыми покрывалами. Несколько мгновений она подслеповато моргала, пытаясь привести мысли в порядок.
В окно пробивался свет, хотя стекла были покрыты грязью и сажей. На улице сейчас день.
Но кажется, когда она привела Мелоди из парка, был уже вечер?
