— Что вы собираетесь делать? — Лиза медленно отступала назад, намереваясь убежать в случае явной опасности.
— Завершить начатое, — в глазах Ефросиньи разгорался огонь. Лицо, изуродованное язвами, оживилось.
— Постойте, — Лиза протянула вперед руку, — не делайте этого. Это бессмысленно. Вы сами говорили, что невозможно вернуть прошлое. Отдайте мне нож.
— Отдать вам нож? — Ефросинья громко рассмеялась. — Для чего?
— Отдайте мне нож и сдайтесь в руки правосудия, — Лиза повысила голос.
— Тогда подойдите ближе и возьмите, если не боитесь!
Лиза страшно волновалась. Она не знала, как поступить. Ведь если повернуться спиной к этой сумасшедшей, то можно получить удар в спину. А если приблизиться?
Лиза сделала шаг вперед.
— Идите же сюда, я отдам его вам, клянусь! Бог мой, как вы бледны, как вы боитесь! — Ефросинья снова захохотала. — Но не вздумайте бежать. Я метко кидаю ножи, вам не спастись от меня.
Лиза снова шагнула.
— Отдайте скорее нож.
Ефросинья метнулась вперед и крепко впилась в Лизу сзади, приставив лезвие к шее.
— Молись, Лиза. Или борись со мной! Выбирай. Ты погибнешь — сейчас я перережу горло, и смерть будет мучительной. Либо у тебя появится шанс спастись. Ну же, решайся! Эта шея сводит меня с ума!
Ефросинья надавила сильнее. Капли крови показались под лезвием, тонкая струйка потекла за воротник.
Невероятным усилием Лиза заставила себя сопротивляться. Она ударила убийцу локтем и ловко вывернулась, избавляясь от ножа.
Руки женщин переплелись в смертельном танце. Нож вспыхивал опасным блеском, приближаясь то к одной, то к другой груди.
Внезапно Ефросинья ослабила хватку, и Лиза, сама того не желая, вонзила ей острие прямо в сердце. Красная жидкость появилась мгновенно и начала расползаться ярким, влажным пятном.
Лиза слегка отступила, губы прошептали:
— Я не хотела…
Ефросинья держала нож, но не падала, продолжая стоять на ногах.
— Ты убила меня, за что?
С этими словами, не размыкая рук, Ефросинья рухнула на пол.
Лиза попятилась назад. Шаг, другой… Тело, распростертое у ног, билось в конвульсиях. Наконец, движения прекратились, голова запрокинулась, глаза остекленели.
Лиза зажала рот, боясь закричать. Она, точно воровка, озиралась по сторонам, ища невольных свидетелей сцены. Но в церкви никого не было.
Тогда Лиза бросилась к выходу.
«Почему так случилось? Проклятье, я стала убийцей… Нужно исчезнуть, бежать. К Стаси! Стаси поможет спастись!»
Лиза велела кучеру гнать лошадей и не жалеть плеток, только бы поскорее очутиться под крылом у любимой подруги. Экипаж рванулся вперед, увозя заплаканную Лизу от места, куда она поклялась никогда больше не возвращаться.
И еще одну клятву дала себе Лиза: даже под угрозой смертной казни не говорить никому о том, что случилось с ней сегодня.
Тело, лежавшее на полу, снова дернулось. Глаза распахнулись. Некоторое время «убитая» не двигалась, словно к чему-то прислушивалась. Опасности не было.
Она встала, оправив платье. Достала платок, аккуратно промокнула пятно на груди. Прикрыла его накидкой и спрятала фальшивый клинок, приобретенный накануне у фокусника-факира.
«Ты будешь с ужасом вспоминать Ефросинью до конца своих дней, Лиза. Между тем, как хладнокровно ты с ней расправилась! Дьявол тебя побери, Лиза… Какое же огромное удовольствие я получила от этого представления!»
По высочайшему предписанию было велено выслать Митю в составе колонны других каторжников числом в пятисот человек. Путь лежал через Пермь. Дальше — губернские города и визиты к губернаторам. Конечную цель поездки не разглашали, но каторжники догадывались, что ею будет Чита. А значит, путь труден и полон лишений.
В то ненастное осеннее утро, после ночлега в Перми, колонна каторжан медленно, словно нехотя, тянулась по подъему к стоящей на хребте станции.
Оказавшись на самом верху, кто-то из каторжан присвистнул.
— Гляньте, красота-то какая! Эх, мать твою в душу!
Другой отозвался:
— Плохая это красота, гиблая. Что угодно отдал бы, лишь бы ее не видеть.
Митя полулежал на повозке, завернувшись в меховое одеяло. Приподнявшись, он бросил взгляд вниз, и у него засосало под ложечкой. Странно как-то засосало, нехорошо. Что-то страшное было там, внизу. Холодное и неотвратимое.
Вид, который ему открывался, был прекрасным, как только может быть прекрасна королева лесов, снегов и льдов — Сибирь.
Вершины вековых деревьев подпирали небо. Их иссиня-лиловые ветви переплетались, образуя замысловатое колючее море. Дорога извивалась змейкой и спускалась вниз, теряясь в исчезающем за горизонтом океане деревьев.
Кто-то из каторжан попросил пить, и пока начальник колонны улаживал на станции формальности, осужденным удалось пригубить обжигающей холодом жидкости. Воду подавала озябшая девочка, завернутая в плотный, связанный вручную платок.
— Что встали?! Разморило, чай, от местной водицы-то?! — крикнул один из сопровождавших колонну казаков. — Двигайтесь живее! Ну же, пошли!
Мужик, сидевший впереди Мити, щелкнул кнутом и крикнул:
— Эх, Сибирь-матушка, чтоб тебя сто лет не видеть, здравствуй, разнелюбая!
Невесело каторжане двинулись вниз по размякшей сырой дороге, угрюмо напевая протяжную песню. Они давно уже смирились с судьбой, угодив в цепкие руки закона после того, как его преступили. Немногие решились бы сейчас на побег, да и не было возможности куда-то бежать. В этих непролазных лесах их ждала только смерть: дикие звери не дали бы им, безоружным, ни единого шанса выжить.
Женщина шла за колонной сгорбившихся, гремящих цепями каторжников очень медленно. Ее ноги, обутые в стертые мужские сапоги, увязали в жидкой грязи. Дорога казалась бесконечной. Небо нависло над головой косматыми тучами. То и дело моросил дождь.
Женщина больше не чувствовала ног; существовала только долгая, тянущая боль там, где когда-то были нежные пальцы. Сейчас пальцы из-за прогрессирующей болезни искривились, превратились в бесформенные обрубки.
Она терпела. Понимала, что господь неслучайно послал ей испытание, что после невзгод и потерь она обретет, наконец, любимого.
Казаки, едущие на лошадях рядом с каторжанами, время от времени переговаривались. Они уже давно приметили странницу, но она им не мешала, разве что была причиной разговоров.
— Слышь, Михась, странница-то все ковыляет за нами от самой Перми.
— Ну и шут с ней, на то она и странница. Что ей делать-то в здешних местах? Глянь, Вась, грязная вся, ноги едва волочит. Може, пугнуть?
