— Меня интересуешь только ты, — сказал он.
— Это мне очень льстит, — сказала она в ответ, ни капельки не поверив ему: ведь как-никак, когда закончится революция, она покинет Морикадию навсегда.
Но ей было приятно получить его заверения в том, что пока она здесь, он не станет приглашать в свою палатку других женщин.
— Пора, любовнички! — заорал Данел. По утрам он, кажется, говорил еще громче, чем обычно. — Проснитесь и воссияйте. Нам нужно выполнить одну церемонию!
Его слова как будто послужили сигналом, и жизнь в лагере забурлила и стала более деловой и веселой. Каждый шумно и весело выполнял свое дело. Мужчины поддразнивали женщин, женщины подзадоривали мужчин. Виктория почти не понимала, о чем они говорили, и могла лишь догадываться по интонации.
Сев, она взглянула на Рауля.
Как и она, он был все еще одет, но если она чувствовала себя грязной и невыспавшейся, то он в отличие от нее совсем не выглядел сонным, а встречал грядущий день ясным взглядом. Даже его непричесанные волосы поблескивали в лучах восходящего солнца.
— Что происходит? — заволновалась она.
— Мы снова передаем право собственности на тебя от Данела…
— Что еще за право собственности?
— Он взял тебя в плен. Ты спала в его палатке. Значит, ты принадлежишь ему.
— Но его там не было! — почти крикнула она.
— Я это знаю, — сказал Рауль, пожимая плечами. — Но не я устанавливаю правила. Придется нам устроить церемонию.
— Помилосердствуй! Это абсолютно непристойно и вызывает раздражение.
Она собрала волосы и, перекинув их через плечо, кое-как заплела косу и завязала ее.
Рауль подергал ее за кончик косы.
— Разве ты не хочешь быть моей?
— Значит, сейчас я принадлежу ему? — спросила Виктория, указав на Данела.
— Правильно.
— В таком случае я хочу быть твоей. В какое время ты ложишься спать?
— Типичный вопрос жены, обращенный к мужу.
Виктория уставилась на Рауля, потрясенная его замечанием насчет жены.
Он пожал плечами:
— Здесь нет часов. Но думаю, что поздно — глубоко за полночь.
Ее возмутило, что он осмелился приравнять ее к жене — человеку, занимающему постоянное место в его жизни, а также тот факт, что он так хорошо выглядит, проспав так мало.
— Благодаря тебе и твоему своевременному вмешательству, — добавил он, погладив ее предплечье, — нам с Данелом пришлось о многом поговорить.
Она растаяла от его похвалы.
— Значит, вы урегулировали свои разногласия?
— Мы скоординируем наши усилия, чтобы сбросить режим де Гиньяров. Он будет командовать армией. А я — сидеть на троне.
— Именно так и должно быть.
Он поймал ее за руку.
— Скажи мне кое-что еще. Тебе когда-нибудь приходилось обращаться с мечом?
— Нет. Тебе повезло, что я не отрубила тебе руку, — сказала она, с удовольствием заметив, что он побледнел.
Отойдя в сторону, она оправила на себе одежду.
— Ну, живо! — жестом поманила Викторию Селеста. — Мы все идем мыться!
— Слава Богу!
Виктория была благодарна возможности убежать от Рауля. Она нашла свою помятую соломенную шляпку и торопливо пошла следом за Селестой.
Судя по всему, их группа включала всех женщин, проживающих в лагере. Те, что помоложе, бежали впереди. Старые женщины плелись сзади. Но все они хохотали, перекликались и пребывали в приподнятом настроении, что вновь заставило Викторию пожелать научиться лучше понимать их язык. Ей хотелось присоединиться к разговору, тем более что, как ей показалось, они говорили о ней.
Она не понимала, почему это так. Да, она была отклонением от нормы среди этих темноволосых темноглазых людей, но их интерес, кажется, объяснялся не только этим. Они не проявляли неуважения, а лишь добродушно подтрунивали над ней.
Может быть, они подсмеивались над тем, как она размахивала вчера мечом. Возможно, это объяснялось ее связью с их будущим королем? Но как бы то ни было, она могла только идти вместе с ними, улыбаться и кивать.
Вдруг перед Викторией открылась великолепная панорама. Она остановилась, замерев от благоговения и удовольствия.
Еще никогда в жизни она не видела такого не тронутого цивилизацией и великолепного места. Возле голого скалистого утеса, вырисовывающегося на фоне синего неба, лежало небольшое горное озеро с прозрачной водой. Водопады, пенясь, наполняли озеро, а на полпути до поверхности на утесе стояла олениха с двумя оленятами, изумленно наблюдавшими за тем, как девушки, сняв одежду, ныряли в воду нагими, словно Ева.
Судя по тому, как они визжали, Виктория поняла, что вода ледяная, и надеялась, что женщины старшего возраста проявят большую умеренность, совершая свои омовения.
Она так думала, пока женщины все вместе не принялись ее раздевать.
— Нет, нет, — отбивалась от них Виктория. — Я могу раздеться сама.
Они лишь смеялись и продолжали стягивать с нее одежду.
— Ну, хватит, — сказала она строгим голосом гувернантки. — Я не маленькая девочка, которой нужна помощь.
Наконец она осталась такой же голой, как они, только гораздо более смущенной. И вынуждена была, как и все, прыгнуть со скалы в воду.
Вынырнув на поверхность, Виктория непроизвольно громко взвизгнула. Было ужасно холодно. Казалось, что от холода плоть отделяется от костей. Селеста окликнула ее по имени и что-то бросила ей. Это был кусок французского мыла с лавандовым запахом, который где угодно является роскошью, а здесь был просто… чудом.
Виктория вымыла волосы и лицо и, перебросив мыло Селесте, снова погрузилась в озеро — заметив с мрачным юмором, что вода в нем не стала теплее, — и смыла с себя мыльную пену.
Выходя из воды, Виктория довольно сильно дрожала. Ей не хотелось надевать грязное нижнее белье и измятое платье, но разве у нее был выбор?
Однако женщины, которые настаивали на том, чтобы раздеть ее, стояли теперь, ожидая возможности одеть ее, причем не в ее собственную одежду, а в светло-желтое вышитое одеяние. Одеяние было чистое и простого покроя, но белья Виктории не дали.
Селеста сняла с куста на поляне темно-синий шерстяной плащ, и Виктория закуталась в него.
После этого все женщины вернулись к палатке Данела.
Данел сидел на своем пне и ждал, явно нервничая.
Селеста принесла миску с горячей водой и подала ему.
Наклонив голову к ее животу, он плотоядно усмехнулся и заявил:
— Говорил ли я уже тебе, что ты — моя лучшая любовница?
— Если опасаешься, что я перережу тебе горло, то не бойся — я этого не сделаю, — сказала она.
