Но в глубине души она твердо знала, что если выйдет замуж за другого, то совершит адюльтер, независимо от того, сколько аннуляций брака она получит и от какой церкви. Будь она православной, как сейчас, англиканкой или пресвитерианкой, как родители в ее детские годы, Алси знала одно: она вышла замуж за Думитру Константинеску фон Северинора и перед Богом останется его женой, пока смерть не разлучит их.
На следующее утро у Алси ныл низ живота, резкая боль пульсировала в затылке. Они выехали из леса, и впереди показался город.
По сторонам дороги раскинулись лоскутные одеяла полей, все чаще и чаще попадались деревни. Алси заметила признаки некоторого процветания: здания больше походили на дома, чем на лачуги, появлялись маленькие аккуратные садики, мастерские и таверны. Редкие особняки стояли поодаль от соседей.
Вскоре отряд оказался в самом Белграде с его мощеными улицами, магазинами, красными черепичными крышами, фасадами, в которых чувствовалось влияние палладианского стиля. Впереди поднимались высокие каменные стены древней крепости. Алси нервно смотрела на суровое сооружение, у нее сжалось сердце.
– Не хотела бы я там оказаться, – сказала она Думитру.
– Твое желание исполнится, – усмехнулся он. – Крепость полна турецких солдат. Это острый шип в боку князя Обреновича и путы для его амбиций. Он имеет загородный дом и резиденцию в городе, в которую, как я полагаю, нас и поведут.
Думитру оказался прав. Через несколько минут их похитители свернули на улицу, застроенную внушительными особняками, и остановились перед одним из них. Вожак сербов, спешившись, поговорил со стражником, стоявшим у двери, и тот исчез в доме. Алси хотелось нарушить гнетущее молчание, но она не могла заставить ни ум, ни губы сформулировать нечто подходящее.
Появившийся вновь стражник приказал им войти. Не успела Алси разглядеть богато отделанный холл, как похитители и несколько охранников князя повели ее по коридору прочь от Думитру. Прежде чем свернуть за угол, Алси увидела, как Думитру сосредоточенно смотрит на что-то невидимое ей. Ее повели вверх по лестнице и мягко, но решительно втолкнули в комнату. Скрежет засова не оставил сомнений в том, что ее заперли. Не зная, чем заняться, Алси принялась обследовать помещение.
Ее поместили в гостиной на верхнем этаже, отделанной по французской моде. Никакого намека на экзотику, больше того, никакого шанса сбежать. Может быть, она сумеет разбить огромное зеркало и осколком разрезать на полоски шторы…
Без особой надежды Алси пошла к зеркалу, но, увидев собственное отражение, замерла: волосы превратились в спутанную паклю, лицо чумазое, безнадежно испорченная грязная амазонка больше походит на лохмотья нищенки, чем на платье леди.
Выражение собственного лица так поразило Алси, что она начала смеяться и не могла остановиться. Смех душил ее, по щекам потекли слезы, прокладывая в пыли светлые дорожки.
– Фрейлейн?
Алси, услышав голос, отпрянула. Ее истерика тут же прекратилась, когда она увидела у двери служанку.
– Да, – ответила она, быстро взяв себя в руки.
Служанка с сильным акцентом продолжила по-немецки:
– Меня зовут Деяна. Мы принесли вам воду, чистую одежду и еду. – Она кивнула через плечо. За ней стояла маленькая армия тяжело нагруженных слуг.
– Хорошо, – ответила Алси, чувствуя нелепость положения, – мне надо вымыться.
Через полчаса, насладившись горячей ванной, она словно заново родилась. Ее волосы были вымыты, расчесаны и высушены. Служанка долго сражалась со спутанной копной, и наконец ее раздраженные возгласы сменились удовлетворенным вздохом. Алси ухитрилась вытащить талеры из старого корсета и сунуть их за подкладку нового. Ей дали всю необходимую одежду, оставив только старые туфли, поскольку ни одна пара из принесенных служанкой не подошла. Французское вечернее платье, которое выбрала Алси, было сшито из синего шелка, его покрой отстал от моды и не отличался изяществом, но роскошная ткань искупала все недостатки.
Когда служанка закончила свою работу, Алси волшебным образом превратилась в ту женщину, которая покинула Англию около полугода назад, возможно, чуть похудевшую, но это единственное отличие. Алси это казалось странным, неправильным, поскольку теперь у нее не было ничего общего с нетерпеливой, невинной, романтичной девочкой, которой она еще недавно была. Даже ее страх сейчас имел другой привкус. Полгода назад в нем были новизна, туманность, острота, теперь он стал привычным, как застарелая боль.
Как только Деяна заколола последнюю шпильку, раздался стук в дверь. Служанка что-то ответила, дверь открылась, и вошел лакей в европейском костюме. После короткого разговора он снова вышел.
– Пора идти, – по-немецки сказала служанка. Волнение, на время туалета оставившее Алси, снова вернулось. Она встала и вслед за служанкой пошла по коридорам, пока не оказалась в… кабинете. Только так она могла описать это помещение, огромное, как бальный зал, и обстановкой напоминавшее нечто среднее между гостиной и правительственным учреждением.
За громоздким письменным столом сидел седовласый мужчина в пурпурном, отделанном золотым галуном костюме напоминавшем военную форму. Определенно это князь Обренович. У него были маленькие аккуратные усы и проницательные глаза, и, хотя он без всякого выражения взглянул на Алси, у нее по спине пробежал холодок. Вокруг князя стояли мужчины в полувоенной форме и вечерних костюмах. Пурпур и золото контрастировали с европейской сдержанностью, все это производило странный эффект.
Алси рискнула оглядеться и увидела в стороне Думитру. Сердитый, молчаливый, одетый в новый английский костюм, он был поразительно красив. Он был чисто выбрит, коротко подстрижен, от этого его сильная шея казалась голой. Алси вспомнила, как два месяца – и целую жизнь – назад сказала ему, что волосы он может носить, как ему заблагорассудится, а подбородок пусть бреет. Он помнил? У нее сжалось сердце, когда Думитру перехватил ее взгляд. Прежде чем на его лицо вернулось обычное надменное выражение. Алси увидела в его глазах отражение собственной боли.
Князь Обренович не поднялся, когда Алси вошла, и она в ответ хотела проигнорировать его, но рассудила, что не желает платить цену, которую здешний властитель назначит за неуважение. Поэтому она присела в реверансе и кивнула, слишком энергично для пренебрежения и чересчур заносчиво для демонстрации уважения. Князь по-прежнему не обращал на нее внимания.
Затем в кабинет вошли их похитители, чисто выбритые, но в своих старых костюмах. Гордость и гнев на их лицах смешивались с просительным выражением. Князь что-то глухо сказал, и один из них, выступив вперед, скованно поклонился и заговорил на сербском. Никогда в жизни Алси так не хотелось знать этот язык.
