Селеста обошла кровать и встала сбоку. Девушка все еще дышала часто и поверхностно. Было видно, как трепещет тонкая жилка на шее. Селеста протянула руку и провела пальцем по белой коже, убедившись в ее нежности. В лучах лампы огромный рубин, который она всегда носила на среднем пальце, на фоне бледной шеи девушки казался каплей крови.
Селеста легким движением еще раз прошлась по необыкновенно гладкой коже с редкостным оттенком слоновой кости. Никогда еще она не встречала такого прекрасного лица и яркого цвета волос. Они были каштановые с медным отливом и напоминали полированное розовое дерево. Женщина пригладила их и разложила веером на подушке.
Она наклонилась еще ниже. Переливающаяся масса тяжелых волос словно обжигала пальцы, и она почувствовала, как у нее под черным кружевным халатом отвердели соски. Чем дольше она смотрела на девушку, тем туже становились кончики под шероховатой тканью и быстрее бежала кровь в венах. Она чувствовала, что начинает пылать огнем страсти.
Селеста нагнулась и приподняла одеяло. Пониже повязки, прикрывавшей рану молодой женщины, плавно вздымалась и опадала грудь — изумительной формы, полная и упругая, с возбуждающе выступающими сосками. У нее задрожала рука, когда он обхватила с одной стороны эту дивную плоть. Кожа раненой была по-прежнему горяча. Лихорадка не спадала, заставляя девушку ворочаться и метаться.
Селеста с неохотой опустила одеяло. Давно ее не обуревало столь сильное желание. Сам объект страсти, будь то мужчина или женщина, не имел значения. Главенствующая роль в ее влечениях принадлежала красоте и совершенству форм. Элегантность, изящество и дух непорочности, исходившие из всех пор этого молодого тела, превращали ее кровь в огонь и заставляли ощущать влагу между ног.
Что за восхитительное создание, думала она с давно забытым ощущением плотского голода. Приятное предвкушение нарастало в ней с той же быстротой, что и чувство напряжения в груди. Теперь это создание принадлежало ей. Девушка должна жить. Она лично выходит ее. И как только подопечная поправится, Селеста займется ею, осторожно, не спеша, как объезжают дорогую лошадь. Она должна найти такой подход, который позволит с наибольшей выгодой использовать самое ценное и вместе с тем не убить души. Деньги, конечно, будут на первом плане. Прибавка в кошельке — немаловажное дело. Однако при надлежащем обращении с девушкой от нее можно будет получить гораздо больше.
У Селесты были собственные виды на прекрасную молодую особу.
Раздался настойчивый стук в дверь. Дамиан, находившийся в спальне, привстал, но так и остался в кресле.
Ручка повернулась, и в распахнувшуюся дверь вошел его камердинер, высокий статный человек с темно-русыми волосами. Клод-Луи Арно был всего двумя годами старше Дамиана. Его жена тоже служила у Дамиана экономкой.
— К вам генерал Моро. Он сейчас внизу. Сидит у вас в кабинете.
Моро. Господи! Как снег на голову. Что его заставило прийти?
— Скажи ему, что я нездоров и приношу извинения. Объясни, что я даже не одет, чтобы принять посетителей. Скажи, что я позже приеду к нему в министерство.
Клод, как заметил Дамиан, с облегчением вздохнул. Дамиан знал, что его друг беспокоится о нем.
— Как прикажете. Я пойду распоряжусь, чтобы приготовили ванну, и принесу свежую одежду.
Дамиан кивнул, как всегда благодарный другу за неизменную преданность, и заставил себя оторваться от кресла, придвинутого незадолго до его прихода к камину. Огонь уже погас, и было бессмысленно оставаться здесь. Несколько дней Дамиан провел один в четырех стенах и до сих пор сидел с немытыми волосами, небритый, в запачканной, мятой одежде. Он отшвырнул пустой графин из-под коньяка и не заметил, как наступил на разбитую рюмку. Под каблуком захрустели осколки.
— О Господи, — пробормотал он, проходя мимо высокого зеркала. Граф с шумом втянул воздух, увидев свое лицо, больше напоминавшее лик дьявола в аду.
И чувствовал он себя так же.
Он него несло перегаром. Голова раскалывалась от боли. Шершавый язык едва поворачивался во рту, словно обвалянный в перьях. Если бы можно было заползти в бутылку, Дамиан сделал бы это, хотя, по сути, этим и занимался последние четыре дня. Но спиртное ему не помогало. Невозможно было уйти от себя навсегда.
Александра мертва. Он никогда не простит себе ее гибели. Печаль в душе останется надолго. Но ему придется скрывать свои чувства. Его отсутствие скоро будет замечено, и все поймут, как глубоко он переживает утрату. Этого допускать нельзя.
В спальню снова вошел Клод-Луи. Этот мужчина был одним из тех, кого называли ci-devants[15], представителем прежней аристократии, йmigrйs[16], возвратившихся домой. Если бы не произошло революции и Луи оставался королем, Клод сейчас был бы графом. Однако превратился в слугу… или, точнее, выполнял обязанности лакея. Во всяком случае, внешне это выглядело именно так.
— Я рад, что вам лучше, — сказал Клод. — Вы правильно делаете, что возвращаетесь к нормальной жизни.
У него за спиной слуги уже тащили кадку с горячей водой. Дамиан хотел, чтобы со стороны ничего не было заметно, и потому сказал:
— Это была глупость с моей стороны. Никакая женщина не стоит, чтобы по ней так убивались.
Клод-Луи подождал, пока удалятся слуги, и закрыл дверь.
— Я все вижу. Со мной вам незачем притворяться. Мы знаем друг друга достаточно давно. Надеюсь, вы не держите меня за полного идиота? Не так ли?
Дамиан вздохнул.
— Нет, не держу, друг мой. Но, в общем-то, я и не разыгрываю ничего особенного. — Дамиан провел рукой по волнистым черным волосам. — Иногда перестаешь понимать, где кончается игра и начинается реальность.
— Вы правы, мой друг. Я полагаю, это касается нас обоих. Дамиан снял с себя одежду и опустился в дымящуюся медную ванну, радуясь горячей воде и возможности обрести чистоту тела. Он положил голову на бортик и медленно прикрыл глаза. Перед ним встало улыбающееся лицо Александры. Она восхищалась его птицами и радовалась его словам, сияла от восторга и счастья. Он видел ее сверкающие глаза, когда Александра, разговаривая с его матерью, вставала на его защиту, тогда как ей самой нужно было обороняться.
Воспоминания возвращали его к тому дню на пляже, когда она бежала к нему. Море эмоций отображалось на ее прекрасном лице — страх, сожаление и глубокая печаль. От всех этих образов у него так защемило сердце, что он вдруг мгновенно вышел из забытья.
Он потянулся трясущейся рукой за полотенцем, которое стоявший наготове Клод-Луи поспешил расправить для него.
— Вы ослабли. И не мудрено. Нельзя же не есть столько времени. Сейчас шеф Массой принесет поднос. Вы подзаправитесь, и дело пойдет лучше.
