Итак, мы отправились в Неаполь, где я с огромной радостью, встретилась с Иоанной, которую не видела со дня ее свадьбы. Беренгария сразу же прониклась к ней такой безоговорочной симпатией, словно видела в ней Ричарда — хотя трудно было найти двух людей, менее похожих друг на друга, если не считать их волос. Волосы Иоанны были такими же ярко-рыжими, как и у брата, и такими же густыми; ни время, ни утраты, ни заботы не лишили их блеска. Я несколько цинично отметила про себя, что Беренгария никогда не расчесывала собственные иссиня-черные локоны, но страстно любила причесывать Иоанну. Однако это выглядело очень мило, хотя, с моей точки зрения, здесь был и один большой недостаток. Беренгария так привязалась к Иоанне, что они вышивали одну и ту же часть гобелена, садились рядом на одну и ту же скамью, вместе ходили к обедне, постоянно оставляя меня в обществе горбатой герцогини.
Я старалась… Ради собственного спокойствия я изо всех сил старалась преодолеть отвращение к маленькой горбунье, но мне это не удавалось, и в том не было ее вины, потому что она старалась тоже. Беренгария и Санчо говорили о ней чистую правду. Анна была замкнутой и независимой, не претендовала ни на чью жалость, поражала тонким умом, а ее остроумие привносило в любой разговор с нею необыкновенный интерес. Если бы Анна родилась с нормальной фигурой, я сочла бы ее очаровательной, какой она, кажется, порой находила меня. Иногда мне казалось, что из числа встречавшихся мне в последнее время людей немногие проявляли такой живой, активный интерес ко мне как к личности, были так наслышаны о моем прошлом. Анна помнила многое, относящееся ко мне, увлеченно говорила о моих свершениях. Но обычный светский разговор с этой женщиной я находила почти невозможным и старалась избегать ее общества, насколько это допускали хорошие манеры.
Когда мы располагались в апартаментах, подготовленных для нас Ричардом в Бриндизи, где мы рассчитывали прожить пару недель, нам пришлось выйти за рамки сложившихся в пути товарищеских взаимоотношений, так как встал вопрос о старшинстве по рангу. Беренгария в таких вещах ничего толком не понимала, и задача эта выпала мне. При распределении спален и мест за столом я особенно старалась обозначить дистанцию между собой и герцогиней. И мне удалось, к полному моему удовлетворению, устроить все лучшим образом. Но Беренгария вдруг сказала:
— Мадам, Анна должна сидеть перед Кармелитой, ведь ее место по рангу следующее после Иоанны, не так ли?
— Кармелита — герцогиня Авосолы, — возразила я, сознавая, что допустила неловкость.
— Но Анна моя сестра. Я имею в виду то, что она дочь моего отца. Разве вы не знаете? Дома место Анны всегда было после меня и Бланш.
— Естественно, — ответила я, с трудом сдерживая гнев. Меня должны были предупредить! Это привычно для наваррских дам, но откуда такие тонкости знать иностранке? Правда, я могла бы и догадаться об этом, если не была бы так удручена, увидев вместо ожидаемой герцогини, строившей свой дом, уродливую карлицу. Ведь действительно, ситуация необычна: такая молодая девушка — полноправная герцогиня, да и Санчо говорил, что он очень любит Анну, и упоминал о своенравии дочерей, имея в виду и ее. Наверняка ему никогда не приходилось угрожать розгами Бланш.
Я, несомненно, была слишком ненаблюдательной и, скорее всего, несколько обманывалась в отношении пресловутой преданности Санчо своей сумасшедшей жене и того великолепного сооружения, которое он построил в память о ней в Памлонском соборе. Памятником какой ошибке была эта маленькая уродливая девушка?
Мне, разумеется, не оставалось ничего другого, как передвинуть место столь оскорблявшего мой взор существа ближе к себе как в спальне, так и за обеденным столом. Анна, по-видимому, быстро догадалась, что неприятна мне, и перестала навязывать мне свое общество. К тому же у меня скоро появились другие заботы.
Недели летели быстро, а вызова от Ричарда все не было. Я послала ему письмо с сообщением о нашем благополучном прибытии и описала Беренгарию в таких выражениях, что, будь я на его месте, мне немедленно захотелось бы с ней увидеться. Но Ричард не ответил на это письмо, хотя я знала, что оно до него дошло. К концу ноября мною начало овладевать нетерпение. Я скрывала свое состояние от остальных, но видела, что кое-кто из свиты принцессы тоже забеспокоился. Погруженная в свои мечты Беренгария, словно просыпавшаяся время от времени, чтобы сделать какое-нибудь проницательное тонкое замечание, и оживлявшаяся при каждом упоминании имени Ричарда, казалась всем довольной и почти все время тратила на шитье пояса, унизанного драгоценными камнями, который собиралась подарить любимому в день встречи. Молодой Санчо, безмятежный, как и его сестра, также был вполне счастлив, упражняясь на соседних аренах для турниров и охотясь на кабанов в пригородных лесах. Но леди и джентльмены, покинувшие Наварру, чтобы присутствовать на свадьбе своей принцессы, не рассчитывали на долгое отсутствие. Они заполняли время разными удовольствиями, но им, естественно, наскучило торчать в Бриндизи, не имея понятия о том, когда кончится это изгнание. Изо дня в день множились жалобы и вопросы, и наконец, когда ноябрь перешел в декабрь и каждый почувствовал, как уходит время, молодой Санчо пришел ко мне с общим для всех вопросом, особенно напирая на положение одного молодого дворянина, Гарсиа, торопившегося вернуться домой потому, что на Рождество у него была назначена свадьба.
— Я отпустил его, мадам, но волнуются и другие. В январе часто идет снег, дорогу засыпает иногда недели на три. — Он замолчал.
Я поняла недосказанное и ответила:
— От Ричарда нет никаких вестей. Он хотел до конца разобраться с королем Сицилии, после чего намеревался прислать за нами. Однако, судя по всему, этот негодяй оказал ему большее сопротивление, чем то, на которое он рассчитывал. — Я посмотрела на красивого юношу и вспомнила, что он был другом моего сына. Именно Санчо Смелый первым подал мысль о том, чтобы они с Беренгарией соединились, и я подумала, что не грех воспользоваться этим. — Если бы я была помоложе и более приспособленной к переездам, то сама поехала бы на Сицилию и напомнила сыну о его долге. Но когда Ричард занят войной, даже самой малой, он не думает ни о чем другом, пока противник не запросит пощады.
Санчо рассмеялся:
— Это точно! Я хорошо знаю Ричарда — лучшего воина со времен Карла Великого! — Он снова посерьезнел. — А что, если на Сицилию отправлюсь я, мадам? Я никогда не бывал на этом острове, хотя много слышал о нем от отца, и к тому же давно не виделся с Ричардом. Посмотрю, как он сражается, да и все они, — он махнул рукой в сторону недовольных придворных, для которых, несомненно, был авторитетом, — успокоятся, увидев, что дело не стоит на месте.
