Потом навалилась темнота.
— Оуэн?
Прохладные руки убрали с его лица волосы. Ему это понравилось. Если сосредоточиться на прикосновениях этих пальцев, можно было забыть о сильной пульсирующей боли где-то в районе затылка. Почти забыть.
— Оуэн, ты меня слышишь? Мне так жаль! Я думала, что в комнату вломился грабитель.
Белл!
Неохотно он приоткрыл глаза. От света боль стала еще острее, поэтому он снова зажмурился.
— Ради бога… Что ты со мной сделала?
Аннабелл растерянно проговорила:
— Я треснула тебя кувшином. Можешь чуть-чуть подвинуться ко мне? Только осторожнее, тут много осколков. Нужно закрыть дверь, а то вдруг кто-нибудь придет.
Оуэн пододвинулся, и она быстро затворила дверь. Какое-то время оба, не двигаясь, тихо ждали — вдруг на шум, который Оуэн устроил своим падением, кто-нибудь придет узнать, что произошло. Любопытных не нашлось — никому не захотелось вылезать из постели в такой час.
Оуэн ощупал затылок. Почувствовав, как там набухает здоровенная шишка, простонал:
— Пожалуйста, скажи, ты ведь не поняла, что это был я?
— Ну, конечно, не поняла, — прошипела она. — Разве могла я представить, что ты ввалишься ко мне в два часа ночи?
— Ты меня плохо знаешь.
Аннабелл прищелкнула языком.
— Значит, все не так серьезно, раз ты можешь шутить.
— Я не согласился бы с тобой. Голова болит, как черт знает что. — Оуэн приоткрыл глаза и попытался сфокусировать их на лице Аннабелл. Вокруг ее головы вздымалось облако каштановых волос, а тонкие брови озабоченно сдвинулись над очками. На ней было надето что-то белое, без рукавов. Шемизетка, если только он не ошибся. И все! Может, это галлюцинации, но больше на ней ничего не было. Он сглотнул слюну. Вдруг удар, который он получил по голове, оказался более серьезным, чем ему показалось сначала?
— Как думаешь, ты сможешь сесть?
— Конечно, смогу, — пробормотал он. И действительно смог. Сел. Только боль была такая сильная, что ему тут же пришлось лечь снова. Его голова оказалась на коленях Аннабелл. И это было… восхитительно.
— О Господи, — застонала она. — Мне кажется, тебе нужен покой на какое-то время.
Вытянув ноги и удобнее устроив голову на коленях Аннабелл, Оуэн вздохнул:
— Это точно.
Аннабелл сурово глянула на него.
— Я могла бы убить тебя!
— В этом я не уверен.
— С какой стати ты полез в мою комнату?
— Никуда я не полез. — Ему было чертовски трудно поддерживать разговор, поскольку ее округлые груди виднелись в низком вырезе рубашки. — Просто проверил, закрыла ли ты дверь на ночь. Я подумал, ты заснула при зажженной лампе. — Оуэн поздравил себя с тем, что в его ответе наконец появилась логическая последовательность.
— Мог бы постучать.
— Могла бы запереть дверь.
Аннабелл нахмурилась.
— Я была уверена, что закрыла, но, может, меня отвлекла одна… задумка. Дай-ка я осмотрю твой затылок. Кровь, по-моему, не течет, но вдруг в голову вонзился осколок.
Такое предположение заставило желудок Оуэна сжаться.
— Давай, только осторожно.
Аннабелл хмыкнула:
— Обещаю.
Оуэн подставил ей затылок и затаил дыхание, когда она легонько коснулась его пальцами. Нащупала шишку, и он вздрогнул.
— Извини, — сказала Аннабелл. — Опухоль больше, чем перепелиное яйцо, но меньше куриного. Кровотечения нет. Правда, она горячая на ощупь. Что мне сделать, чтобы ты почувствовал себя лучше?
Представив, что она может для него сделать, Оуэн ухмыльнулся, а Белл покраснела от очаровательных мочек ушей до ямочки на горле.
— Если ты не против, — сказал он, — я бы прилег на несколько минут.
— Ну, разумеется. — Ей явно хотелось угодить ему, но мускулы на ногах напряглись, как будто положение, в котором она сидела, было неудобным.
Может, так оно и было. Для нее. А ему было хорошо. Оуэн наслаждался каждой минутой.
Вдохнув запах чистого полотна и цитрусовый аромат мыла, а потом уютно устроившись на коленях Аннабелл, он решил, что большего ему пока и не надо. Если он не двигался, боль уходила. В комнате воцарилась блаженная тишина, нарушаемая лишь стрекотанием насекомых за открытым окном.
Так прошло несколько минут.
— У тебя, наверное, ноги затекли? — спросил он.
Она помолчала.
— Нет.
— Врешь. — Оуэн медленно приподнялся и тут же выругался.
— Может, тебя уложить в постель?
Он не стал спорить.
Сдвинув в сторону желтое платье, Аннабелл взбила подушку и помогла Оуэну лечь осторожно, уложив на нее его голову. С этой выгодной позиции Оуэн с удивлением наблюдал, как она быстро собрала с пола осколки кувшина и сложила на умывальный столик. Впечатляющая сноровка! Потом Аннабелл намочила в тазу кусок полотна, отжала и вернулась к кровати. Постель слегка прогнулась, когда она села рядом.
— Давай я приложу компресс.
Сжав губы, Аннабелл наклонилась над ним и опять нежно обследовала пострадавшее место. И сделала это, как профессиональная сиделка или как ласковая няня. Единственное отличие заключалось в том, что она была молодой, красивой и… почти раздетой. Причина, по которой захотелось болеть подольше.
Ее плечи и руки казались такими влекущими, что Оуэну стоило немалых трудов не дотронуться губами до шелковистой кожи. Шемизетка была широка для ее тонкой фигуры и поэтому свободно провисала между грудями и под мышками. Не ожидая от себя такой силы воли, Оуэн все-таки удержался от нескромных взглядов на приоткрывшиеся уголки ее тела. Сейчас ему меньше всего хотелось, чтобы она бросила заниматься им и завернулась в пеньюар.
Тем не менее он все равно рискнул и украдкой заглянул в декольте. От вида ее высоких, нежно очерченных грудей у него пересохло во рту.
— Как теперь?
— По-моему, лучше.
Аннабелл улыбнулась и свободной рукой поправила узкую бретельку шемизетки.
— Очень сожалею, что стукнула тебя.
— Ты все сделала правильно. В том смысле, что это было бы правильно, окажись на моем месте кто-нибудь другой. Мне нравится, что ты можешь постоять за себя.
— После смерти отца мы с Дафной быстро научились всему, что должны делать сами.
— От чего он умер? — Это был прямой и жесткий вопрос, но он всегда ненавидел, когда знакомые, стараясь пощадить, выведывают что-нибудь обиняком.
Вопрос ее не обидел, но сделал больно.
— Он страдал от болезни, вызывающей истощение. Мы постепенно теряли его в течение нескольких месяцев. Он понимал, что умирает, мы — тоже. И ничем не могли помочь ему или даже облегчить его страдания перед концом.
— Мне очень жаль.
