Линда Миллер - Уиллоу

– С Уиллоу все в порядке?

– Прекрасно, так, по крайней мере, она утверждает, – ответил судья. – Но все же я хотел бы поговорить с тобой. Не возражаешь, если я закажу чего-нибудь выпить?

Гидеон чертовски устал, но он чувствовал, что Девлин скажет что-то важное, может быть, даже жизненно важное.

– Пожалуйста, только не «мочу пантеры», – ответил он.

Немного позже Гидеон забрал Уиллоу из дома судьи и повез домой в своей коляске сквозь освещенную звездами ночь. Чем ближе они подъезжали к ранчо, тем яснее слышалось мычание уставших коров.

Гидеон задумался, размышляя над тем, что сказал ему судья. Девлин видел ее на кладбище, как она клала цветы на могилы Ноя и Рэйли и даже ни разу не взглянула на могилу Стивена. Это обеспокоило Гидеона, как и его тестя.

Однако он не заговорил с Уиллоу об этом. Напротив, он пытался разобраться во всех странностях, не вписывающихся в рамки того, что произошло на прошлой неделе.

Убитые горем, женщины обычно плачут до тех пор, пока не утихнет боль, но, насколько он знал, Уиллоу не проронила ни слезинки со дня, когда привезли ее братьев. Она что-то напевала про себя и играла на пианино, просматривала каталоги семян и уже отметила сорта для цветника и огорода.

Ночью, а точнее говоря, в любое время она готова была заниматься любовью. Этим утром она пошла за ним в амбар и – по-другому никак это и не назовешь – просто добилась с ним того, чего хотела. Она стала на колени на сопревшей соломе, и ему пришлось прислониться к стене стойла, пока она наслаждалась им. От одного воспоминания об этом Гидеона прошиб пот.

Теперь, на сиденье коляски, Гидеону пришлось широко расставить ноги, чтобы устроиться там. Его ощущения были прекрасны, и все же это обеспокоило его по разным соображениям. Прежде всего, Уиллоу возненавидела его, всерьез возненавидела его в тот самый день, когда Венсел Тадд привез в город ее мертвых братьев. Она плюнула в него и назвала Иудой. Гидеону было трудно поверить, что ее чувства переменились так быстро и так радикально.

И кроме того, у нее появилась привычка гулять по ночам. Гидеон сбился со счета, подсчитывая случаи, когда находил ее где-нибудь на улице, босиком, с затравленным взглядом. И всегда, как бы далеко ни уходила она от этой постройки, она утверждала, что была в сарае.

Гидеон пришел к очевидному заключению, которое было весьма печально: поведение Уиллоу было нелогично. Вполне возможно, что, потеряв брата, она теперь теряла рассудок.

Они добрались до ранчо и вместе молча распрягли лошадь. В тот момент, когда они выходили из конюшни, Гидеон вспомнил о подарках, которые купил ей – казалось, это было тысячу лет назад, – и вернулся за ними. В слабо освещенной лишь одной лампой кухне он развернул сверток.

– Что это? – спросила Уиллоу.

Гидеон вздохнул. Он дарил тысячи подарков тысячам женщин, но еще никогда не чувствовал себя подобным образом. Он походил на маленького мальчика, преподносившего почитаемой им богине вещи, которые слепил своими руками.

– Так, купил в городе несколько дней тому назад, – небрежно сказал он.

В полумраке казалось, что пальцы дрожат, когда она развязывала бечевку и снимала хрустящую бумагу. Каждый подарок был завернут отдельно в белую папиросную бумагу, и сначала ей попалась музыкальная шкатулка в виде маленького рояля, которую она с изумлением рассматривала.

– О, Гидеон! – выдохнула Уиллоу, будто он подарил ей полный бесценных изумрудов сундук. Она повернула ключик, и кухня наполнилась тихим звоном колокольчиков.

Гидеон почувствовал свое поражение. Это был подарок Захария, а не его – не он выбрал шкатулку. Ему захотелось броситься к столу и взять еще обернутую бумагой обезьянку, прежде чем она поймет, за какого идиота вышла замуж.

Но было уже поздно; Уиллоу взяла сверток и развернула бумагу. Она издала ликующий возглас, когда увидела маленькую обезьянку с медными тарелочками и в дурацкой шляпе.

– А что она делает? – спросила Уиллоу тоненьким голоском.

У Гидеона слегка, почти незаметно дрожала рука, когда он повернул маленький ключик, спрятанный в густой шерсти игрушки. Обезьянка стала вертеть головой и удивительно громко ударять в тарелки.

Уиллоу взяла в ладони маленькое создание, наблюдая за ним широко открытыми глазами, потом запрокинула голову и засмеялась так громко, что Гидеон совершенно растерялся, не понимая, понравился его подарок или нет.

Он смущенно покраснел.

– Мне жаль, – сказал он.

– Жаль? – Прекрасные глаза остановились на нем. – Гидеон, с какой стати, о чем ты жалеешь?

Завод у обезьянки кончался, она все медленнее ударяла в тарелки. Гидеон стоял, засунув руки в карманы.

– Надо было подарить тебе бриллианты или что-нибудь в этом роде, – вырвалось у него, и он уже не мог остановиться. – Проклятье, во всем городе нет ни одного приличного ювелирного магазина и…

Уиллоу начала медленно заводить обезьянку.

– Бриллианты! – фыркнула она.

Гидеон никогда раньше не слышал, чтобы женщина таким тоном говорила о бриллиантах. Он снова растерялся.

Уиллоу посадила обезьянку на середину стола и засмеялась, по-детски хлопая в ладоши.

– О, Гидеон, она такая чудесная…

– Чудесная? – хрипло отозвался он.

Уиллоу бросилась в его объятия, уткнувшись лицом в его шею.

– Я люблю тебя! – крикнула она голосом, заглушенным его телом. – О, Гидеон, я так тебя люблю!

Несмотря на облегчение от того, что ей понравился подарок, Гидеон почувствовал отчаяние в ее голосе, словно она боялась, что их каким-то образом разлучат.

Потрясенный такой возможностью, Гидеон отнес жену наверх, в спальню, где их слияние было неистовым и сладостным. Немного погодя, когда она решила, что Гидеон спит, Уиллоу ушла из дома.

Некоторое время Гидеон неподвижно лежал на смятой постели, размышляя. И вдруг до него дошло, что, возможно, Уиллоу так странно ведет себя не потому, что теряет рассудок, а потому, что Стивен Галлахер жив.

Сердце Уиллоу ушло в пятки, когда длинная тень возле дома превратилась в человека, и она резко вздрогнула.

– Гидеон?

На ущербную луну набежало облако, потом она выплыла снова. В неверном свете Уиллоу увидела знакомый ей кивок.

– Да.

Она украдкой бросила взгляд в сторону сарая, который стоял так далеко, что был почти не виден в темноте. Она уже не могла сказать ему, что ходила туда. Ложь все росла и росла и теперь, достигнув размера рождественского апельсина, застряла в горле.

– Стивен жив, – решился сказать Гидеон, стараясь сохранить бесстрастность в голосе.

Уиллоу разрывалась между ужасом и облегчением.

– Как ты узнал? – сказала она наконец, поежившись от холода и плотнее завернувшись в шаль.