С этими словами Энтерот взвился в ночное небо, направляясь к Олимпу. Эрот застыл на месте, невидящими глазами уставившись в пространство.
Психея следила за тем, как бог безответной любви постепенно скрылся в тумане, окутывающем Олимп. Ей пришло на ум, что никогда еще Энтерот не представал в лучшем свете, чем сейчас, когда он защитил ее честь перед ее упрямым мужем. В сердце ей закралась нежность к нему, которая могла бы перерасти в нечто большее, если дать ей волю. Взглянув на Эрота, она ожидала, что скажет или сделает дальше ее обожаемый супруг.
Он повернулся к ней, как будто с намерением заговорить, но в это время в небе послышался шорох крыльев, и мгновение спустя в саду появилась Афродита в экипаже, который влекла огромная стая голубей.
– Ах вот ты где, воровка несчастная! – закричала она, делая знак голубям остановиться. – Отдай мой пояс и эликсиры сию минуту! Слышишь, я тебе приказываю!
Психея содрогнулась при виде разгневанной богини и инстинктивно отступила под защиту крыльев мужа.
– Как это на тебя похоже! – продолжала кричать мстительная богиня, спускаясь с колесницы. – Прятаться под крыльями моего сына! Подумать только, какое храброе создание! И как он только мог выбрать тебя среди всех прекрасных, элегантных, талантливых богинь, которых…
Эрот поднял руку и голосом, какого Психея никогда еще у него не слышала, приказал:
– Замолчи!
Психея раскрыла рот, в изумлении переводя взгляд с мужа на свекровь.
Увиденная ею картина едва не вызвала у нее приступ смеха. Афродита была так поражена окриком сына, что буквально опрокинулась в колесницу. Она делала усилия подняться, болтая ногами в золоченых сандалиях, как запутавшийся в простыне ребенок. Ее одеяние из многочисленных слоев прозрачной ткани разных оттенков розового, голубого и сиреневого вздувалось волнами.
Когда ей наконец удалось сесть, выглядела она далеко не лучшим образом.
– Эрот, – едва выговорила она, задыхаясь, – что с тобой?! Я никогда еще не слышала… О Зевс всемогущий, что на тебя нашло? Как ты говоришь?! О, мне становится дурно! – Она схватилась за бок и закатила глаза.
– В таком случае тебе лучше вернуться на Олимп, где тебя ожидает удобная постель. А что до твоего пояса и эликсиров, то, когда моей жене больше не понадобятся эти вещи, которые она у тебя одолжила, она их тебе вернет. Не стоит так уж об этом волноваться. Психея была, быть может, и не права, взяв их без твоего разрешения, но она, конечно, все вернет в свое время. Не правда ли, любовь моя?
Эрот повернулся к жене и с одобряющей улыбкой, взяв ее за руку, привлек к себе.
– Да-да, конечно, я верну. Я не хотела ничего плохого, только чтобы здесь, в Флитвик-Лодж, воцарилась любовь.
Она жестом указала на Аннабеллу, которая, усевшись с Шелфордом на скамью возле статуи Артемиды, прижимала его руку к своей щеке.
Афродита была потрясена. У нее был такой вид, словно почва уходила у нее из-под ног.
– Как ты можешь так спокойно говорить о воровстве твоей жены, Эрот? И тебе не стыдно за нее? – Она взглянула на статую и ахнула в ужасе: – Я просто не знаю, какое зрелище ужаснее, мой пояс на смертной или статуя Артемиды в этом саду! Кто она такая, чтобы хранить ее изваяние? – Прижимая руку к груди, Афродита театрально прошептала: – Эрот, дорогой, поддержи свою мать! Мне дурно!
Глубоко вздохнув, Эрот поднес руку жены к губам.
– Прости, мама, но, как бы мне ни хотелось навсегда остаться твоим маленьким мальчиком, я больше не могу исполнять все твои требования. Я пренебрегал моей женой под твоим влиянием и потому, что я поверил твоей лжи…
Афродита, убедившись, что сынок не торопится подхватить ее медленно оседающее тело, выпрямилась.
– Моей лжи? – воскликнула она в притворном ужасе. – Что ты имеешь в виду?
– Ты сказала мне, что Энтерот соблазнил Психею и она охотно отдалась ему. Не станешь же ты отрицать, что говорила это?
– Конечно, стану, – засияла простодушной улыбкой богиня. – Я никогда ничего подобного не говорила. Я могла допустить такую возможность, видя, как Энтерот целует ее, но я никогда…
– Довольно, мама, – нетерпеливо перебил ее Эрот. – Я люблю тебя, но твои родительские достоинства оставляют желать много лучшего. Больше всего мне неприятно, что ты десятилетиями отказываешься примириться с моей любовью к жене. Пойми наконец, я всегда буду любить ее. Если у нас и были какие-нибудь осложнения за последние двести лет, то виноват в этом только я один. Во-первых, потому, – тут он повернулся к Психее, – что я нарушил свои брачные обеты, увлекшись служанкой из гостиницы в Глостершире. Простишь ли ты меня когда-нибудь, любовь моя?
Психея с трудом видела его прекрасное лицо сквозь застилавшие ее глаза слезы.
– Ну конечно, дорогой.
– Вот и прекрасно. – Он снова поднес ее пальцы к своим теплым губам. – Повернувшись к Афродите, он продолжал: – А во-вторых, потому, что я верил в твою ложь, мама, – в твои намеки, твои предположения, или как там тебе угодно их называть, по поводу моей жены, ее достоинств и добродетелей. Двести лет я таил против нее злобу, и все из-за тебя. Как ты могла? Нет, пожалуйста, не трудись отвечать. Причина мне известна: ты никогда не любила Психею и, наверное, не полюбишь. Но с этой минуты все будет по-другому. Во-первых, я не стану сопровождать тебя сегодня на пир к Адонису. Я останусь дома с женой.
Афродита растерянно заморгала глазами:
– Ты покидаешь меня, Эрот, после всего, что мы пережили вместе за последние несколько тысяч лет? Ты серьезно намерен отказаться от своей матери ради жены?
– Тебе не стоило бы задавать мне такой вопрос.
Слезы навернулись на глаза Афродиты.
– Я не могу поверить, что я произвела на свет такое неблагодарное дитя. – Богиня с мученическим видом возвела глаза к небу, печально качая головой. – А я-то пожертвовала годы, чтобы мой сын мог иметь все лучшее, что было на Олимпе…
Ее стоны прекратило похлопывание чьих-то рук.
Психея быстро оглянулась и, к своему удивлению и ужасу, увидела, что это Зевс собственной персоной аплодирует дочери. Она ахнула, как и Афродита, ухватившаяся за край своей колесницы, словно вот-вот должна была разразиться катастрофа.
– Прекрасно, моя милая! – воскликнул Зевс, презрительно скривив улыбке губы. – Я всегда думал, что, родись ты смертной, ты бы стала непревзойденной актрисой. У Уильяма Шекспира собралось бы вдвое – нет, втрое больше зрителей, если бы ты играла хоть в одной из его пьес. Но я в жизни не слышал такого вздора, каким ты пытаешься забить голову своему бедному ребенку. Пора бы уж тебе позволить ему стать мужчиной. Его первый долг перед женой, а не перед тобой, и я очень рад, что он наконец-то это понял.
