– Иля, ты чего ж хохочешь? – Ульяна руками всплеснула. – Откуда радость такая? От позорища едва убереглись, а ты счастливый.
– Уля, да будет тебе, – дядька встал и, не таясь Насти, приобнял тётку за плечи. – Сладилось же. Позор, не позор, Норов и так бы потащил к венцу. Хоть на плече, хоть за косу. Говорю же, дурной совсем сделался.
Настасья краснела, сгибалась от стыда, но и сама, как дядька Илья, счастлива была.
Потом уж хлопотали с ближниками до полночи: каравай спроворили сватовской и отдали его Никешке. Писарь обещался передать его свадебному дружке и спрятал до времени пышного хлеба в долгом расшитом рушнике в своей клетушке. Зинка трясла Настасьин летник – парчовый, золотого шитья – песни пела тихонько. Надумалась рыдать, да не стала, видно, тоже радовалась.
Сама боярышня не плакала, как должно невесте перед сватовством, всего лишь молилась Боженьке, чтоб ничего дурного не сотворилось до утра. Чтобы тётка не супила брови, дядька не ругался с Вадимом, а сам Вадим не подумал о ней, бесстыжей, скверного и не расхотел брать ее в жены.
К полуночи после жаркой мыльни в душистом предбаннике тётка чесала косу Настасье:
– Вот не зря приданого тебе собрала, – Ульяна ласково перебирала кудрявые пряди. – На всем готовом тебя получит, – подумавши немного, тётка захохотала. – Ох, не могу… Настасья, вспомни, я ж тебе Норова в мужья прочила еще по приезду сюда. А ты нос воротила, в коленки мне рыдала, чтоб не отдавала.
– Всему свое время и свой час, – Настя припомнила слова Иллариона. – Хлеб за день не вызреет, человек за день не поумнеет. Тётенька, не сразу я разглядела дар божий, не сразу узнала его и приняла. Если б не Вадим, так бы и осталась слепой…
– Батюшки святы, – тётка выронила из рук гребень частый. – Ты прям как поп. Это чего ж такого тебе Вадим напел?
– Ничего не напел, голубушка, – Настя улыбнулась. – Неволить не стал. С ним я и тесной клети не боюсь, знаю, что выпустит. За то и полюбила, должно быть. Не за злато, не за надел, не за мечи и боярство. Разумеешь?
Тётка молчала долгонько, а потом всплакнула:
– Верно, Настенька. Любовь не сторгуешь, за нее иным платить надобно.
Помолчали обое, а потом тётка снова стала тёткой, заворчала:
– Не иначе свадьбу попросит скорую. А нам метаться, хлопотать.
– Нет, – теперь и Настя прослезилась. – Покуда отец Илларион не явится из княжьего городища, обряда не будет.
– Ты в своем уме? Это седмицы две!
– Стало быть так. Буду просить Вадима, чтоб привез его.
Ульяна помолчала малое время, а потом хохотнула:
– И ведь опять твоя возьмет, Настька. Тебе не откажет, точно говорю. Бедный Вадимушка….
Глава 34
– Ты куда это, Вадим? – счастливая и нарядная Ульяна шла по сеням за Норовым. – Думаешь, сговорили тебя с Настей, так все дозволено? И не мысли даже. Где ж видано, чтоб жених с невестой до венчания под одной крышей обретались?
Норов остановился, сдержал крепкое словцо, но не смолчал:
– Ульяна, я в своем дому, – насупился. – Теперь и рубахи чистой взять нельзя из ложни? Заберу и уйду.
– Так я сама тебе соберу, и сама в дом к Илье принесу, – тётка потешалась. – И с чего ты об исподнем задумался сей миг? Едва гостей проводили, девки не успели со стола убрать.
Норов смолчал, но обиду затаил. И не с того, что тётка подначивала, а с того, что Настю увела. Только и успел, что взять любую за руку, встать под образ, каким Ульяна благословила их под радостный посвист свадебного дружки Ильи и пятка уважаемых десятников.
– Вадимушка, куда торопишься? – Ульяна руки сложила на груди, прислонилась плечом к стене. – Свадьба вскоре. Всего-то ничего осталось, – наново подначивала.
Если б Вадим не хотел Настасью сыскать, так он бы вмиг расквитался с Ульяной. Знал, чем пронять тётку в расчет за вчерашние ее речи в сторону боярышни. За себя б не встрял, за кудрявую обиделся. С того и сносил ехидства Ульянины молча, но не без задней мысли: хотел дядьке Илье помочь. Ради такого случая спрятал ключ от тёткиной ложни за опояской, а писаря своего зловредного услал к стряпухе за караваем сговорным.
– Ульяна, лук мне тоже принесешь? – бровь изогнул. – Ты уж изволь, снеси. Стрелы не забудь. Там разные, разберешь по наконечнику. Мне с десяток всяких.
– Вон как, – тётка улыбалась глумливо. – И на что тебе лук?
– А ты как мыслишь, я в дому у Ильи вышиваю? Щи варю? – Норов унял злобу, сам поглядел на Ульяну не без ехидства.
Тётка подумала малый миг, потом кивнула:
– Твоя правда. Не подумала я. Так идем, сведу тебя, – и пошла к ложнице Норова.
Так бы и стерегла, если б в сенях не показался Илья. Вот тут Ульяна споткнулась, замерла, а потом уж и двинулась к дядьке, не забыв пригрозить Норову пальцем.
Вадим поглядел ей вослед, бровь изогнул хитро, а потом метнулся к девичьей. Зря пробегал: светелка стояла пустая, девки разбежались зубоскалить с порубежненцами, какие гроздьями повисли на Норовском заборе, не желая упустить ни сговора, ни угощения, ни потехи.
– Настя, да где ж ты? – искал по дому, пока не оказался рядом с ложней своей.
– Вадим… – Голос Настасьин шел с подворья.
Норов крепенько притворил дверь, в два прискока подлетел к окну ложницы и увидал боярышню: стояла на скамеечке, прижимая к груди узелок из златотканой парчи, в каком Вадим принес ей подарки к сговору.
– Настёнка! – протянул руки и подхватил кудрявую, втянул в ложницу. – Ты где была, кудрявая? – обнял крепко, целовать принялся.
Настя вмиг обронила узел с подарками, приникла и сама обвила нежными руками Вадимову шею, зашептала торопливо:
– Вадим, миленький…тётенька стережёт… увидит… ой…
– Настя, – Норов запустил обе руки в шелковистые ее волосы, – не уходи…побудь еще…
– Вадим…просить тебя хотела… – очелье Настасья обронила, да того и не заметила.
– Все, что пожелаешь… – Норов чуть ополоумел, прижал девушку к стене, дернул ворот богатого летника и прижался горячими губами к ямке под тонкой нежной шеей.
– Настя! – Голос Ульяны раздался издалека. – Настя, куда пропала?!
– Вадим… – боярышня крепенько вцепилась в нарядный кафтан Норова. – Сейчас погонит тебя…
– Да куда ж без тётки-то. Чую, пришьет твой летник к своему подолу и так до свадьбы водить будет, – Норов выпустил Настасью, оправил тряскими руками ее одежку, потом и очелье сыскал, накинул на гладкий лоб.
– Настя! Где ты, непутёвая?! – Ульянин голос уж ближе.
– Вадим, миленький, – Настя оправила ворот его рубахи, пригладила волосы, – просить тебя хотела, – бросилась поднимать узелок богатый. – Возьми, забери обратно. Не надо мне каменьев. Любый мой, хороший, привези отца Иллариона, пусть он венчает.
Протянула Норову парчи кус, в каком – боярин знал точно – лежали и кольца драгоценные, и серьги тяжелые, и колты богатые, и крупные жемчуговые нити в три ряда.
Норов и не удивился, глядел на кудрявую и чуял, что любит сверх всякой меры, себя позабыв:
– Спохватилась, – улыбнулся. – Вчера еще послал за ним двух ратных и возок просторный.
Потом и замер. А как иначе? Настя глядела так, как Вадим и не чаял: свет в глазах неземной, улыбка до того светлая белозубая, хоть жмурься.
– Как ты угадал? – спросила тихонько, подалась к нему.
– Как не угадать? Настёна, знаю ведь, дорог он тебе, – умолк, любуясь девушкой.
– Настя! Сей миг покажись! – Тётка уж у ложни боярской кричала.
Норов подхватил кудрявую вместе с узелком, в окно сунулся, там поставил ее на скамейку и отвернулся, будто и ничего не содеялось.
В тот миг дверь распахнулась, и на порог взошла Ульяна:
– Ты чего тут схоронился? – тётка оглядела ложню. – Настя где?
– Ты ее увела, с тебя и спрос, – Норов взялся за опояску, выпрямился.
– Опять бегается, – Ульяна осердилась. – Уряд порушила, безобразница!
Норов грозно изогнул бровь:
– Про уряд запела, боярыня? Тогда вот тебе мое слово, – двинулся к тётке, – из дома ты теперь ни ногой. Сидеть станешь в ложнице своей и до тех пор, пока я не выпущу.
