– Кого из ближних людей возьмет государыня?
– Никого не возьму. Разве только самого государя.
– Дык как же…
– Все! Ступай! – Марья махнула рукой, и старик быстро уполз на коленях из палаты.
Легко было сказать: возьму государя! Когда царская невеста поведала о сем Михаилу Федоровичу, царь пришел в ужас. Одно дело поручить поиски ближнему боярину, другое – идти в подземелье тайно, без сопровождения стольников и стрельцов. Кроме того, государь усомнился, не еретические ли книги собрал его грозный предок. Отчего их столь долго не могут найти? Недаром говорят, будто они под страшным дьявольским заклятьем. О сем надобно посоветоваться с матушкой и духовным отцом.
Марья примерно представляла, что случится, если поиск Либерии пойдет заведенным путем. Насмотрелась за то время, что провела наверху, а больше наслушалась от верхних людей. По обыкновению учинят указ боярину или двум. Бояре поручат поиски дьяками под тем предлогом, что невместно князю или иному родовитому человеку лазать по подземельям, а на самом деле потому, что высокородные не знают, как подступиться и с чего начать. Дьяки свалят на подьячих, а те начнут строчить бумаги. Затеется долгая свара, из-за которой позабудутся сами поиски. Так и бросят, ничего не сделав. Разве только Дикого Зайца в очередной раз обдерут кнутом.
Она долго уговаривала государя, но только под угрозой, что пойдет сама, добилась его вынужденного согласия.
– Как же я выйду скрытно? – недоумевал царь. – Правда, постельничий Константин Иванович отпросился на свадьбу племянника. Но за дверью опочивальни всегда спят четверо спальников.
– А ты угости их крепким монастырским медом. Попотчуй за верную службу, – дала совет Марья.
Ей тоже предстояло незаметно выбраться из светлого чердака, но она знала, как это устроить. Утром она пожаловалась, что Машка Милюкова храпела по-богатырски, и вечером велела ей ложиться за дверью, а в напарницы взять комнатную бабу Бабариху, которой по ее глухоте никакой храп не помеха. Машка была недовольна, что ее лишили привилегии, положенной ближней боярышне, да еще заставили ночевать с глупой Бабарихой, и ту дворянку мало не прибила. Все это было на руку Марье. Перепуганная Бабариха забилась в самый дальний угол, откуда и с острым слухом ничего не услышать, а за порогом устроилась Машка, которую пушкой не разбудить. Марья загодя запаслась подходящим платьем. Велела приготовить приданое сиротке, которую воспитывали при Вознесенском монастыре, потом полюбопытствовала взглянуть на платье, выбрала один летник попроще и как будто невзначай кинула его под лавку. Сиротский летник был впору, его царица и накинула на плечи, когда все уснули.
Время тянулось мучительно долго. Наконец терем затих. Марья подкралась к окошку и тихонько открыла ставни. Она заранее свернула жгутом занавеску из камки, так что получилось нечто наподобие толстого каната. Осталось только сбросить конец на землю, а другой крепко привязать к лавке. Держась за камку, Марья осторожно вылезла в окно и спустилась вниз. Теплая летняя ночь обняла девушку. Где же Дикий Заяц? Неужели дерзнул ослушаться? Но не успела она подосадовать, как из тьмы вырос истопник.
– Приказывай, государыня!
– Веди меня к государевым хоромам.
Дикий Заяц захромал вперед. Опочивальня царя стояла на высокой подклети, во двор выходили три красных окошка в ряд, закрытые резными ставнями. Марья призадумалась, как дать знак Мише, что она здесь? И не спит ли он, позабыв про уговор? Марья подняла с земли несколько камешков, бросила в ставни один, другой. Точно, спит! Ан нет! Ставня распахнулась, издав пронзительный скрип. Марья встревожилась, не услышал ли кто? На Сытенном дворе немедленно отозвался цепной пес, за ним залаяли сразу несколько собак. Михаил Федорович замер у окошка, не решаясь высунуться наружу. Марья тихонько окликнула царя:
– Я здесь!
– Высоко! Боюсь, не вылезу.
До опочивальни не добраться, если бы не высокое крыльцо, увенчанное полубочкой и шатром, крытым золоченым листом.
– Через крыльцо надо лезть. Подсоби государю, – приказала она истопнику.
Дикий Заяц неуклюже забрался на крыльцо, полез на полубочку, ворочаясь на крыше как медведь, отчего собаки на Сытенном дворе окончательно взбесились. Лай перекинулся за кремлевские стены. Прислушиваясь к собачьему лаю, Марья громким шепотом посоветовала жениху:
– Захвати посох отбиваться от псов.
– Добро! Держи осторожно, холоп!
Царь передал истопнику свой посох, неловко вылез из окна. Поддерживаемый истопником, он перешел на полубочку и оступился. Марья ахнула, но Пронька успел подхватить государя. Потом истопник грузно слез с крыши, подставил государю могучие плечи. Миша встал на плечи истопника, потом сполз на его спину и соскользнул на землю.
– Уф! – утер он лоб. – Чуть не разбился!
– Как там спальники? Я думала, собаки их разбудят.
– Валяются по лавкам! – Царь зашелся в беззвучном смехе. – Долго с ними возился. Пожаловал по чарке. Вижу, мало! Только усы утерли. Велел принести жбан большой да жбан малый. Разобрало! Начали горланить: благодарствуем-де за угощенье, великий государь. Охраняем, мол, твою царскую особу денно и нощно, очей не сомкнем. Ого, мыслю, обратное получилось с медом. Велел еще жбан пожаловать за верную службу. Принесли, половину спьяну расплескали в сенях. Однако проняло. Попадали кто на лавки, а кто и под лавки.
– Зело добро! Ну ино побредем!
Ночью все казалось неузнаваемым, спасибо истопник, словно кошка навострился видеть в темноте. Они шли по боярской площадке, или Постельному крыльцу, днем всегда заполненному спальниками, стряпчими и жильцами, а ночью совершенно пустынному. Постельное крыльцо примыкало к Красному крыльцу перед Средней Золотой палатой. Под одной из трех лестниц Красного крыльца между Средней и Грановитой палатами были устроены ворота, которые охраняли площадные жильцы. Они ночевали на царском дворе по очереди. Две-три дюжины человек назначались в ночной караул, утром их сменяли другие. Жильцы были служилыми людьми по отечеству и писались дворянами по московскому списку. Пронька, как подобало подлому люду, разговаривал с жильцами подобострастно, ломая шапку. Один из стражей сурово спросил:
– Истопник, что за сироты казанские с тобой?
Марья встревожилась, что жильцы поднимут тревогу, но Дикий Заяц не зря столько лет прослужил в Кремле. Он мгновенно нашелся:
– Моя родня из деревни, кормилец. Бью челом, дабы племянника пристроили в истопнический чин, хотя бы дрова подносить, а племянницу мыслю отдать по портомойной части.
– Пошто по ночам шастаешь через царский двор?
– Задержались, кормилец. Угощали подьячего приказа Большого дворца, у коего откупают на Москве-реке и на Яузе пролубное платяное мытье. А всякий подьячий, хе-хе, любит принос горячий.
