Не замечая направленных на него взглядов, Жиль с удовольствием затерялся в шумной, яркой толпе — под цветущими ветвями или синими гроздьями палисандра словно шло нескончаемое праздничное гулянье. Нельзя сказать, чтобы все негры — а их было в толпе большинство — носили лохмотья. «Домашние» рабы — они родились уже на острове и получили определенное воспитание — одевались в хлопок светлых тонов, полосатый, в цветочек, или просто белый, синий, красный или желтый; у женщин на головах высокие чепцы из муслина, газа или фуляра. Что же касается свободных граждан, будь то черные или мулаты, они вообще почти не отличались одеждой от белых — разве что пристрастием к более ярким краскам. Некоторые из них выглядели изысканно: дорогие ткани, драгоценности.
Рядом с этими приодетыми женщинами и мужчинами, чьи черты благодаря смешению крови приобретали порой утонченность и даже необычайную красоту, особенно заметны становились недавно привезенные на остров рабы, «негритосы»: с одной стороны дикость и нищета, с другой — достаток и цивилизация.
Порой Турнемина поражала экзотическая красота встречных женщин. Ему попадались удивительные негритянки — словно полные презрения идолы из черного, отполированного до блеска дерева, полные сладострастия, словно спелые плоды, мулатки с золотистой кожей. Встречались ему и белокожие светские дамы с грациозной антильской поступью — элегантность нарядов, хоть и не поспевавших за версальской модой, красноречиво свидетельствовала об их высоком положении, и Жиль с удовольствием приветствовал красавиц. Волосы их были убраны в кружевные или блестящие газовые чепцы, на которые надевалась широкополая шляпа, платья белоснежные или пастельных тонов всех оттенков радуги. Они проплывали мимо Турнемина в открытых колясках, запряженных рысаками, или на плечах четырех крепких негров в легком паланкине из черного дерева, украшенном светлыми шелковыми лентами, с муслиновыми занавесками цвета зари, лазури или снега, раздувавшимися под легким ветром подобно парусам крохотных суденышек.
Очаровываясь все больше и больше. Жиль долго бродил по узким улочкам с глинобитной мостовой (замощены по-настоящему были лишь несколько центральных улиц) и выстроившимися вдоль них чудесными двухэтажными домами — их крытые балконы, выкрашенные в белый, синий или желтый цвет, словно были сделаны из металлического кружева. Стены оштукатурены или покрашены желтой краской, а оконные наличники — белой. Повсюду высокие пальмы, многие ограды и балконы увиты зеленью.
Он останавливался, замечтавшись, на очаровательных тенистых площадях с журчащими фонтанами, прошелся по элегантной богатой улице Вильвер — главной артерии колониального города, которую даже прозвали «Маленьким Парижем» за красоту и изысканность, а также за веселость нрава. То был Париж — куда более радостный и солнечный и куда менее грязный, чем его европейский собрат.
На улице Ювелиров он зашел в прохладную, пахнущую корицей лавку и купил для Жюдит удивительное колье — замечательной работы золотой ошейник, усеянный жемчугом, красивый золотой крест для Анны и для Мадалены — тонкий браслет, украшенный жемчужинками и золотыми шариками. Ювелир, проводивший щедрого покупателя низкими поклонами, и не подозревал, что для того значение имел лишь этот браслет, а колье и крест — не больше, чем прикрытие.
Рассовав подарки по глубоким карманам, Жиль поднялся по ступенькам обратно на улицу, когда чернокожая девчонка лет десяти буквально бросилась ему под ноги и заюлила, как щенок, в результате чего они оба едва не свалились на мостовую.
— Куда ты так торопишься? — спросил Турнемин, ставя негритянку на босые ножки, выглядывавшие из-под желтой хлопковой рубахи, надетой поверх вышитой юбки.
Девочка подняла к нему круглое, как черная луна, личико с широкой белозубой улыбкой.
— Твоя покупать красивая веси, гаспдин?
Твоя богатая? Седрая?
— Ты слишком любопытна. Какое тебе дело?
— Моя — нет, но там красивая дама твоя видеть…
Она указала на стоящий в тени гигантского дерева большой паланкин с тщательно задернутыми, украшенными золотыми блестками желтыми занавесками.
— Меня хочет видеть дама? Зачем? Она не может меня знать.
— Видеть твоя, замесять!
Жиль все же колебался, недоверчиво поглядывая на паланкин, возле которого стояло четверо чернокожих с внушительными бицепсами. Девочка, видя его нерешительность, подмигнула и пояснила с заговорщицким видом:
— Если гаспдин любить ее любовь, дама довольна…
Турнемина развеселило ее заявление, и он провел рукой по курчавой головенке. Если здесь все дамы полусвета поступают так, то они, по Крайней мере, оригинальны, да и потом, не ты к ним ездишь, а они сами являются куда надо. Любовь в такую жару, должно быть, очень освежает и бодрит.
И, бросив негритянке монетку — девчонка с обезьяньей ловкостью поймала ее на лету, — Жиль решительно направился к паланкину. Едва он наклонился, намереваясь отодвинуть занавеску, как из-за нее, словно змея, вынырнула рука цвета светлой бронзы с массивными перстнями, схватила его за кисть и с удивительной для женщины силой потянула внутрь. Занавеска тотчас же закрылась за спиной Жиля, и оказалось, что он стоит на коленях посреди пространства, выложенного целой коллекцией желтых атласных подушек, на которых лежала женщина.
В полумраке завешенного со всех сторон паланкина Турнетин обнаружил, что на женщине нет ничего, кроме массивного золотого ошейника рабыни, на котором, словно капля крови, дрожал рубин. Видимо, она успела сбросить черное шелковое платье, валявшееся в углу среди золотых подушек, и теперь наблюдала за гостем своими кошачьими янтарными глазами из-под опущенных не правдоподобно длинных ресниц. Треугольная форма лица с тонкими чертами усиливала еще больше сходство с кошкой. И лишь большие пухлые губы и огромный шар черных кудрей выдавали негритянскую кровь — женщина напоминала дикой красотой пантеру…
Не говоря ни слова, даже не улыбнувшись, продолжая сверлить Жиля настойчивым взглядом, она притянула его к себе. Ее острые, твердые, будто теплый мрамор, груди даже не изменили формы, когда он придавил их своей тяжестью. Незнакомый аромат, горький и сладкий одновременно, ударил в нос шевалье, и он почувствовал на своем теле длинные пальцы незнакомки. Однако возбуждать Жиля необходимости не было. От мулатки исходила такая мощная волна чувственности, что достаточно было взгляда — и желание охватило бы любого.
Они все так же молча занялись любовью, потом молча расстались. Женщина взяла у Турнемина золотой, который он ей протянул, и легонько выпихнула наружу. Лишь в этот момент она улыбнулась улыбкой загадочной, значения которой Жиль не понял.
