Ах, Дева Мария, как странно влияет на ее судьбу королевское родство, о котором она столько лет не ведала, пока спокойно жида со своей приемной матерью Пипиной в лесном аббатстве Гилария-в-лесу.
Эмма не смогла подавить невольный вздох.
— Ну не надо так тяжко… — примирительно сказал герцог. — Чтобы тебе не было одиноко в Шартре, я оставляю здесь твоего давнего знакомого Ги, сына Фулька. Тебе… это приятно?
Она лишь пожала плечами.
— Разве я вольна выбирать? По сути дела, я пленница.
Роберт усмехнулся в бороду.
— Но дай я тебе свободу, ты бы сотворила нечто подобное тому, как когда выпустила из клетки Роллона. Нет, племянница, в тебе сидит бес неповиновения, и всем будет спокойнее, когда ты останешься под присмотром.
Он увидел, с каким интересом она разглядывает вынутое из сундука платье, белое с обшитой жемчугом горловиной и рукавами. Были и драгоценности — пряжки, головные обручи, браслеты. Почти целое приданое, какое его супруга лично подготовила для Эммы Руанской. Роберт не преминул это отметить.
— Ваша супруга всегда была добра ко мне — благослови ее Господь, . — кротко ответила Эмма.
Роберт привычным жестом огладил бородку. Подумал, что его герцогиня Беатрисса и в самом деле удивительная женщина — участливая, добрая, внимательная. И он любит ее. До сих пор не забыл, как более двадцати лет назад хохочущий Герберт Вермандуа вывел ему навстречу еще совсем девчонку, взволнованную и смущающуюся. И все эти годы она была ему доброй супругой, хорошей хозяйкой, всеми признанной госпожой. А если бы ее похитили у него… Страшно подумать. Ради нее он бы перевернул все Франкское королевство. Поэтому Роберт Нейстрийский хорошо понимал, что сейчас испытывает его враг Роллон. Ведь, говорят, любовь правителя Нормандии к этой юной женщине стала почти легендой. О таком чувстве слагают сказания, поют песни. Язычница Снэфрид даже рассказывала, что ради Эммы Ролло когда-то пошел навстречу приливу у горы Мон-Томб. Что ж, еще раз придется повторить свой подвиг. Ведь, ко всему прочему, она сегодня еще и мать его ребенка.
— Вот что, Эмма, у меня тоже для тебя есть подарок. — Он откинул полу плаща и извлек изогнутую лиру. — Ты ведь всегда любила петь.
Она бережно взяла ее в руки, провела рукой по струнам.
Мой друг, огонь, гори, гори, Скажи, в грядущем что нас ждет? Средь пустошей моей судьбы Скажи, кто в жизнь мою войдет?
Даже толстокожая Дуода замерла, перестала складывать в сундук одежды. Роберт слушал, вглядываясь в тонкие черты лица племянницы, розовеющего в пламени огня. Боже, какой голос! Какие дивные переливы от самого низкого тембра до высокого!
Я духу светлому огня
Поведаю печаль мою.
Где ждет пристанище меня?
Забуду ль тех, кого люблю?
Она пела, и блестящая, как алмаз, слеза стекала по ее щеке.
На перепутье всех дорог,
Где только ветер, дождь и мрак,
С собой возьму я лишь огонь
— Он скажет, друг кто, а кто враг…
Роберт неожиданно почувствовал, как защемило сердце. Тряхнул головой. В конце концов ее интересы совпадают с его, и Эмме также нужен законный, христианский союз. Если, конечно, все выйдет, как задумано.
Он встал.
— Идем, я покажу тебе кое-что.
Он шел впереди, его кольчуга чуть позвякивала. У окованной железом двери горел факел. Герцог взял его и велел охраннику впустить их. Вперед уходил сводчатый проход. Эмма оглянулась на освещенные месяцем кровли собора. Ход вел куда-то под него.
— Идем, — вновь сказал герцог.
Эмма не любила подземные ходы еще с тех пор, как вместе с Ролло блуждала по извивающимся подземельям Бретани. Ролло… Казалось, все в ее жизни было связано с ним.
— Идем, — в третий раз повторил Роберт и, видя, что она все еще колеблется, добавил: — Тебе нечего бояться. Я хочу показать тебе главную святыню города, показать, что будет надеждой для всех христиан. И для тебя в том числе.
Проход местами был освещен факелами. Эмма приблизительно догадывалась, что они где-то под одной из башен собора. Где-то, видимо, была подземная часовня, отчетливо слышался красивый хор мужеских голосов, певших литанию. Два или три раза они встретили монахов. Те скользнули мимо, не поднимая глаз, — как тени в черных капюшонах.
Они поднялись по вырубленной в камне винтовой лестнице и оказались в помещении с искусно вырезанными в стене колоннами, поддерживающими соединения выгнутых арок вверху. Часовня теперь была совсем близко, и Эмма различила слова: «Пречистая Дева Мария, возрадуйся». Невольно по ее спине пробежал холодок, особенно когда она различила две коленопреклоненные фигуры монахов перед, казалось бы, пустой стеной. Они не оглянулись на вошедших, и Роберт со спутницей застыли в почтительном молчании. Наконец один из монахов встал. Роберт обратился к нему:
— Простите, отец Гукбальд, что потревожили вас. Но не позволите ли вы нам хоть на краткий миг узреть святыню?
Монах, худой, как аскет, суровый, так и впился взглядом в спутницу герцога.
— Достойна ли эта женщина? Заслужила ли она подобной милости?
— Отец Гукбальд, я для того и привел эту женщину, дабы она узрела святыню и укрепилась в вере.
Монах медлил, всё еще глядя на Эмму.
— Когда ты исповедовалась И причащалась?
Она занервничала, оглянулась на Роберта. Пожалуй, она сейчас и припомнить не могла.
— Что ж, — вздохнул отец Гукбальд. — Тем тяжелее ляжет на твои плечи тяжесть греха.
Эмма вдруг начала мелко дрожать, кутаясь в покрывало.
Суровый отец Гукбальд заговорил:
— Когда-то давно статуе, что ты сейчас узришь, поклонялись еще язычники-друиды, почитая ее, по неведению, своей богиней. Но христиане развеяли их заблуждение, пояснив, что в этом гроте изваяна статуя самой Матери Божьей. Но главное не это. Еще Карлу Великому много лет назад византийский правитель Никифор подарил дивную святыню — покрывало матери Господа нашего Иисуса Христа.
Много лет она хранилась в Риме, но другой наш император, Карл Лысый, дабы укрепить веру франков, привез ее в Шартр. И сейчас ты, несчастная, узришь ее, и мрак, что поселился в твоей душе, рассеется, как туман в лучах небесного светила.
Он сделал жест рукой своему собрату. Эмма так и не поняла, к чему тот прикоснулся, но часть стены, перед которой стояли монахи, раскрылась с тяжелым звуком отодвигаемого камня, отошла и в проеме сверкнул яркий свет.
Эмме казалось, что ее словно обволакивает какое-то тепло. Колени дрожали. Она безропотно повиновалась, когда рука Роберта легла на плечо, и они вошли в освещенный грот подземелья.
