Продолжая держать меня за плечи, он поднял голову и заглянул мне в глаза.
— Знаешь, — начал он, и голос его был глухим от желания, — что, когда мы недавно занимались любовью, для меня это было как первый раз в жизни. Боже мой, с тех пор я не переставал желать тебя. Я желаю тебя и теперь.
Я почувствовала его руку на своей спине, расстегивавшую корсаж моего платья. Он спустил платье с моих плеч и груди, потом совсем сорвал его с меня, полностью обнажив мои груди, и теперь ласкал их.
Он нежно потирал мои соски, и я закрыла глаза, чувствуя, как восприимчивая плоть отзывается на ласку, набухает и твердеет, отвечая желанием на желание.
— Милорд, — сумела наконец выдавить я, — вы думаете, это разумно?
— И разумно, и необходимо, — пробормотал он, — крайне необходимо.
Николас зарылся лицом в мою грудь, губы его отыскали отвердевший сосок, и он принялся медленно, круговыми движениями ласкать его. Незаметно для меня он изменил мою позу так, что я оказалась сидящей верхом у него на коленях. Николас раздвинул ноги, и я почувствовала, что его потребность во мне именно сейчас велика, — рука его скользнула мне под юбку, и он принялся ласкать меня.
Сначала я попыталась освободиться, но магическое движение его пальцев оказало свое действие, и я, сама того не желая, прижалась к нему сильнее, и бедра мои ритмически задвигались, отвечая на его ласки. Рассудок мне изменил, оттесненный бурно нараставшим во мне желанием.
— Теперь это ваш супружеский долг, леди Малхэм, — сказал Николас и, поймав мою руку, прижал к своему паху.
Мои пальцы принялись расстегивать пуговицы на его панталонах одну за другой, и когда я освободила его от них, приподнялась на коленях и, приняв по возможности удобное положение, двинулась ему навстречу и приняла его. Его руки вцепились в мое платье и волосы. Продолжая зарываться лицом в мою грудь, он сильно задвигался, и его порывистый вздох был глухим, как и низкий горловой звук, похожий на рычание. Потом руки его оказались под бархатной юбкой моего свадебного платья. Николас охватил пальцами мои ягодицы и с силой прижал меня к себе, заставляя меня двигаться вверх и вниз, пока оба мы естественно не достигли уже знакомого нам ритма.
Я ощущала его в себе твердым, как сталь, и нежным, как бархат, он наполнял меня, и каждое движение его бедер приводило меня в экстаз, доводило почти до безумия, пока я не потеряла всякое представление о реальности, забыла о приличиях и отдалась наслаждению полностью, неосознанно стараясь так же дать наслаждение ему.
Наше напряжение нарастало. И с каждым его движением внутри моего тела я чувствовала приближение к вершине наслаждения. Это было похоже на муку, на пытку, нараставшую, и он, должно быть, чувствовал то же, пока голова его не опустилась на подушку сиденья, и я заметила, что глаза его были закрыты, а лицо неподвижно, и на нем была запечатлена такая же мука, как, вероятно, и на моем.
Мои руки цеплялись за его волосы, мои пальцы комкали тонкий батист его рубашки, я рвала ее в клочья ногтями, стонала и бурно двигалась, пока мы оба одновременно не пересекли заветную границу. Волны наслаждения омывали нас, мы по спирали поднимались вверх и вверх, до самых звезд, и каждый из нас испустил крик, и наконец мы оба, обессиленные, опустошенные, полностью истощившие свои силы, остались лежать в объятиях друг друга, и еще долго их не размыкали.
Какое-то время мы продолжали обнимать друг друга, удовлетворенные только близостью друг к другу, только тем, что мы держали друг друга в объятиях, и еще не в силах были отстраниться один от другого. Здесь мы находились в одиночестве, отделенные от безумия внешнего мира. Здесь, внутри кареты, царило только безумие нашей любви друг к другу, столь сильной, что она походила на отчаяние. Голова моя покоилась на плече моего мужа, его сильные руки обвивали меня, я закрыла глаза, позволив себе отдаться мерному покачиванию экипажа, умерявшему мое лихорадочное состояние.
Возможно, мы оба задремали. Когда я открыла глаза, то обнаружила, что Николас уже оправил на мне платье и застегнул пуговицы корсажа. Вдыхая мужественный запах его тела, я подняла голову и встретилась с ним взглядом. Сначала взгляд его показался мне суровым, и сердце мое забилось от страха. Потом губы его сложились в улыбку, и глубоким, низким, мягким, как бархат, голосом он сказал:
— А знаешь, мы не поедем назад в Бернсалл, чтобы расторгнуть наш брак.
— Знаю.
— Ты моя.
— Да.
— На радость и горе.
— Клянусь!
— Ты все еще любишь меня?
— Люблю!
— Тогда скажи это еще раз и повторяй как можно чаще.
— Я люблю тебя сейчас и всегда буду любить, — пообещала я серьезно.
Николас приподнял мое лицо обеими руками. Глаза его сверкали и буквально пожирали меня.
— Поклянись в этом.
— Клянусь!
Карета остановилась. Мы услышали, как кучер спрыгнул на землю.
Николас с силой сжал мою руку и сказал:
— Мы дома.
Яркий румянец на лице Адриенны сменился мертвенной бледностью. Она переводила взволнованный взгляд с Николаса на Тревора, потом на меня.
— Поженились… — повторяла она. — Поженились?
Николас стоял у камина, вертя в руке бокал с шерри, и смотрел на сестру. В изгибе его губ читался явный вызов, что заставило меня заподозрить, что наш брак был заключен, возможно, не столько из любви ко мне, сколько из желания позлить его родственников. Постаравшись отогнать эту мысль, я посмотрела на Тревора.
Он беззастенчиво разглядывал меня из своего крытого бархатом кресла и, когда наши глаза встретились, вскинул бровь.
— Ну, — сказал он наконец, — теперь досужие языки вновь примутся за работу.
— Уже принялись, — сказал Николас. Тревор улыбнулся.
Я же не находила ни малейшего повода для веселья. Мне хотелось исчезнуть отсюда, не слышать, как эти люди судили и рядили о нашей свадьбе. Я ничуть не была удивлена, когда Тревор спросил:
— Ариэль, признайтесь, вы беременны?
— Нет, — ответил Ник. — И во всяком случае, это тебя не касается.
— Я просто пытаюсь понять, — ответил Тревор.
— А что тут понимать?
Поднявшись с кресла, Тревор подошел к камину и встал лицом к брату.
— Ведь вы знаете друг друга не более месяца, Ник. По правде говоря, меньше месяца. А принимая во внимание твое состояние духа…
— Не говоря уже о неравенстве нашего общественного положения, — огрызнулся Ник.
Я отвернулась и смотрела куда-то в сторону, чувствуя, что щеки мои пылают.
— Это различие очевидно, — продолжал Тревор, — но, по правде говоря, это меня беспокоит меньше всего. В конце концов, это не первый случай, когда кто-то из Уиндхэмов женился на женщине более низкого происхождения, чем он сам. Нет, меня беспокоит твое здоровье, Ник. Ты вполне сознаешь, что совершил?
