Ознакомительная версия.
Около полуночи все стали спускаться вниз. Я не ел ничего в течение двенадцати часов, и, несмотря на неопределенность, в которой я находился, голод заставил меня спуститься вместе с другими. Следуя за ними, я вскоре оказался на пороге большой комнаты, ярко освещенной несколькими лампами. Тут стояли столы с приборами человек на шестьдесят. Сквозь толпу мужчин я заметил на противоположном конце комнаты группу женщин в колыхании вееров и сиянии бриллиантов. Трудно представить себе больший контраст, чем темная, обвеваемая ветрами крыша башни и красивое, веселое зрелище, так неожиданно развернувшееся передо мной.
Но размышлять об этом было некогда. Давка, возникшая у входа, мало-помалу исчезла, все с шумом занимали свои места, и вдруг я очутился прямо перед Денизой, которая, опустив глаза, со страдальческим выражением лица сидела рядом со своей матерью. Около них была де Катино и еще несколько каких-то дам.
Я ли поднял на нее глаза, или она сама случайно взглянула в мою сторону, но наши взгляды встретились. С криком ужаса, который я скорее почувствовал, чем услышал, она вскочила из-за стола. Маркиза вскинула на меня глаза и также не могла удержаться от крика. В мгновение ока разговоры прекратились, все повернулись ко мне, и я стал центром общего внимания.
Как раз в эту минуту вошел опоздавший маркиз де Сент-Алэ. Он, разумеется, сразу заметил меня; по крайней мере, я слышал, как он испустил ругательство. Мне, впрочем, было не до него – я был занят Денизой, и обратил на него внимание только тогда, когда он положил руку мне на плечо.
– Это уж слишком! – вскричал он, задыхаясь от злобы, смешанной с удавлением.
Я молчал: положение было так сложно, что я не мог дать себе ясного отчета.
– Каким образом вы здесь оказались? – раздраженно продолжал он голосом, привлекшим к нам еще большее внимание.
Маркиз даже побледнел от злости: еще бы! он оставил меня арестантом, а встречает меня гостем.
– Сам не знаю, – отвечал я. – Но…
– Это я устроил, – произнес кто-то сзади меня. – Если вам угодно знать, виконт де Со здесь по моему приглашению.
Говоривший был Фроман.
– В таком случае мне здесь не место! – запальчиво закричал маркиз.
– Как вам угодно, – спокойно отвечал Фроман.
– Я не желаю этого терпеть, – закричал маркиз на всю комнату, – не желаю, слышите!
– Прекрасно, – отвечал Фроман, не теряя своей серьезности. – Но мне кажется, что вы забыли…
– Нет, это вы забыли, – яростно закричал опять Сент-Алэ. – Или, может быть, вы не понимаете, не знаете, что этот господин…
– Я ничего не забыл, – возразил Фроман, нахмурившись. – Мы, однако, заставляем ждать моих гостей. Командование принадлежит мне, маркиз, и это мое дело составлять диспозиции. Я уже сделал их и прошу вас не нарушать их. Я, как и все присутствующие, знаю, что вы не оставите меня без помощи. Но я полагаю, что вы не станете создавать мне и лишних препятствий. Пожалуйте за мной, маркиз. Этот господин не откажется присесть вот здесь, а мы с вами сядем за стол маркизы.
Лицо маркиза де Сент-Алэ стало мрачнее ночи, но Фроман был не тот человек, с которым можно было спорить, а тон его был вежлив, но решителен. Никогда и никому, кажется, не уступавший маркиз молча последовал за ним на противоположный край стола.
Оставшись один, я сел на предложенное место. Все глядели на меня с величайшим любопытством. Но для меня любопытнее всего был сам этот ночной раут, в то время, как в городе на улицах валялись убитые, и казалось, что самый ночной воздух замер, прислушиваясь к тому, что происходит.
Когда седой рассвет, столь ожидаемый многими, медленно наползал на бодрствовавший город, на крыше Фроманова дома можно было различить несколько бледных лиц. Эти часы, когда все предметы как бы теряют свой цвет и представляются взору черными, требуют от человека высшего напряжения мужества. Глаза, всего час-два тому назад сверкавшие огнем воодушевления, когда мы сидели за столом и долго пили за здоровье короля, за церковь, за красную кокарду, за графа Д'Артуа, теперь сделались задумчивыми; люда, лица которых недавно горели, теперь дрожали всем телом, всматриваясь в ночную мглу, и лишь плотнее закутывались в плащи. Я уверен, что если бы здесь был какой-нибудь равнодушный наблюдатель всех событий, его мысли были бы недалеки от моих.
Фроман проповедовал верность, но верность нужна была там, внизу, на улицах. Хотя и здесь было достаточно верных, готовых ринуться на смерть или безжалостно умерщвлять других, людей. В большинстве своем, люда, смотревшие сегодня вместе со мною с башни на Ним, вовсе не были искателями приключений или местными приверженцами Фромана; не были они и офицерами, которых заставили удалиться из полков или дворянами, вроде маркиза де Сент-Алэ. Бесспорно, все это были славные люди, хотя и разгоряченные вином. Однако, не только Фроман знал, что Фавр повешен, де Лоней убит, а мэр Флессель застрелен. Не только Фроман мог строить предположения о том, какое мщение совершит новое лицо – «Нация» – за причиненное ей оскорбление.
Вот почему, когда явился наконец долгожданный рассвет, уводя к морю туман, наполнявший долину Роны, а облака на западе стали как будто теплее, лица у всех были серьезны, и на всех лежал отпечаток мрачной сосредоточенности.
Впрочем, кроме Фромана. По каким бы то ни было причинам, его лицо было не только решительно, но и весело. Он прервал свое уединение, в котором он пребывал почти всю ночь, и подошел к парапету крыши, поглядывая на город. Он разговаривал со всеми, шутил, подтрунивая над малодушными и не допуская и мысли, что он может потерпеть неудачу. Враги его говорили, что такова уж его природа, и что все это он делает из тщеславия.
– Поворачивайтесь живее, господа, – весело говорил он, гордо подняв голову. – Пусть не говорят, что мы боимся высунуть нос, а, выставив вперед других, сами прячемся сзади, словно говоруны этого подлого собрания, которые, желая захватить своего короля, поставили в первые ряды женщин. Идемте, господа! Они привезли короля из Версаля в Париж. Мы будем сопровождать его обратно. И сегодня мы сделаем первый шаг в этом направлении.
Энтузиазм – самое заразительное из всех чувств. На слова Фромана присутствовавшие ответили громкими криками. Глаза, за минуту перед тем затуманенные, теперь опять горели огнем.
– Долой изменников! – кричал один.
– Долой трехцветную кокарду! – вопил другой.
Фроман поднял руку, требуя молчания.
– Напротив. Да здравствует тройная «кокарда»: да здравствует король, вера, закон!
Эти слова попали в цель.
– Да здравствует этот союз! – поддержали его голоса.
Ознакомительная версия.
