Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Гортнер Кристофер Уильям

– Случись такое, оно было бы не на твоей совести. Я у тебя не спрашивал, хочешь ли ты избавиться от него собственными руками. Скорее, хочешь ли ты, чтобы это случилось. А это вещи разные – спроси у любого преступника в Риме, он тебе скажет.

– Нет, я не хочу, чтобы он… – Я кинула взгляд через плечо на дальнюю стену, где прежде видела Перотто.

Тени там сгустились. Слуга сидел неподвижно, его почти не было видно.

– Он никому ничего не скажет. – Голос папочки заставил меня снова обратить взгляд на него. – Слуги всегда молчат, если ценят свою жизнь. – Он поднял голову. – Должен ли я считать, что ты тверда в своем решении?

– Да, – быстро ответила я, не давая себе возможности передумать. – Я хочу, чтобы наш брак был расторгнут, но не желаю ему зла.

– Я думал, что он причинил зло тебе. Ему бы вернулось только то, что он дал: «Да не пощадит его глаз твой: душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб» [66]. Так предписано во Второзаконии.

Отец замолчал, словно и ему мысль о смерти Джованни доставляла удовольствие. Стоило мне подумать, что я могу попросить папочку сохранить жизнь тому самому человеку, который вызывал у меня отвращение, как папочка вытянул губы.

– Хорошо. Я вернусь из Остии и подам петицию курии на аннулирование брака, поскольку он не был осуществлен фактически. Это будет непросто. Сфорца упрям. Он будет сражаться за то, чтобы сохранить тебя и свою честь. Не станет ничего объяснять, просто будет требовать, чтобы я немедленно отправил тебя к нему. Я, естественно, откажусь. Чтобы предъявить мне требования, Сфорца должен будет явиться сюда и просить на коленях.

– Он не согласится, – сказала я и тут же поняла, что больше никогда не увижу Джованни. Гарантия тому по меньшей мере его стыд перед той тайной, которую храню я. – Честь для него значит больше. Если ты позволишь ему избежать позора и не сделаешь посмешищем, то все уладится.

Папочка фыркнул:

– Аннулирование брака на основании импотенции – это настоящий спектакль. А я слышал, ты сказала, что вы несовместимы. Почему ты так уверена в нем?

– Потому что я знаю: у него есть гордость. Пригрози опозорить его, и он подчинится.

К моему облегчению, папочка согласно крякнул. Мои страхи относительно Санчи оказались необоснованны – она сохранила мою тайну. Если бы отец знал все, он не был бы таким покладистым.

У него на лице появилось отстраненное выражение – мысли уже были направлены на другое.

– Я тебя приглашу по возвращении, – сказал он, когда я потянулась поцеловать его в щеку. – Меня не будет всего неделю. Чезаре уже уехал подготовить все к моему приезду. Хуан хочет сопровождать меня, хотя он еще не полностью выздоровел. Если тебе что-нибудь понадобится, мой секретариат может отправить курьера с письмом. Если ты, конечно, не захочешь поехать со мной.

– Нет, папочка. – Я выдавила улыбку. – У меня много дел теперь, когда закончились дожди. Столько воды – она уничтожила мой сад, а в восточном крыле палаццо появилась протечка.

Я оставила его в кресле разглядывать огонь в очаге. Когда я вышла, Перотто поднялся со своего места у буфета, чтобы приготовить вечерние омовения для отца. Он снова улыбнулся мне. Я кивнула в ответ. У меня не было никаких дурных предчувствий, никакого ощущения надвигающегося несчастья.

Ничто не предвещало скорого крушения всего того, во что я верила.

Коридоры были пусты, если не считать вездесущей папской гвардии, стоящей на страже у дверей, и всевозможной прислуги, спешащей по своим делам. Выйдя из частных апартаментов папочки, я прошла через гулкий Sala Reale в Сикстинскую капеллу, откуда проход вел в мое палаццо. Я явилась в Апостольский дворец одна, потому что не знала, как долго пробуду у папочки, и не хотела, чтобы Пантализея или другие дамы болтались вечером по Ватикану. Теперь я пожалела об этом. Мои юбки шуршали по холодному мраморному полу, словно невидимый рот зевал где-то рядом со мной в этом громадном зале. Сводчатый потолок и мощные колонны были погружены в темноту. Вездесущий запах благовоний и плесени щекотал мои ноздри. Когда я остановилась и чихнула, отзвук настолько мощно разнесся по древнему залу, что я испугалась. Словно камень сверху свалился.

Когда эхо смолкло и мне удалось взять себя в руки, я увидела какое-то движение под аркой, ведущей в Сикстинскую капеллу. Я замерла. Крупная фигура направилась ко мне, плащ на ней колыхался на ходу. Поначалу я не почувствовала страха, решив, что это стражник или кто-нибудь из слуг, но, приблизившись, встречный показался мне огромным, будто изваяние с колонны. Я попятилась. Его лицо скрывал капюшон. Я уже готова была закричать, когда он поднял руку в перчатке и откинул капюшон на спину. Я уставилась на большой красноватый шрам на его правой щеке, искривляющий уголок рта и уродующий прежде красивое лицо. Мой брат был не просто ранен – обезображен.

– Хуан, ты что здесь делаешь? – спросила я, пытаясь скрыть дрожь.

– А ты? – Язвительная улыбка на его рассеченном шрамом лице превратилась в гримасу. – Вижу, напугал тебя. Ты побледнела.

– Ты застал меня врасплох, только и всего. Я была у папочки. Подумала, что это…

– Что подумала? – Он наклонил голову. – Что я наемный убийца и пришел за твоей жизнью?

– Не будь дураком, – ответила я, и улыбка исчезла с его лица, в глазах загорелись злобные огоньки. Я поняла, что совершила ошибку: после его недавнего фиаско не следовало насмешничать. – Я всего лишь хотела сказать, я не знала, что ты уже встаешь с постели. Папа говорил, что ты еще не выздоровел.

– Я и не выздоровел. – Он показал на свое лицо. – А ты все время держалась от меня подальше и еще не имела возможности лицезреть мой новый облик.

– Это несправедливо… – начала я, но тут же замолчала: он был прав.

Обстоятельства мешали нам увидеться, а сама я даже не пыталась посетить Хуана. И все же раскаяние за то, что я не справлялась о его состоянии, заставило меня сказать:

– Как можно меня винить, если ты, едва приехав из Испании, тут же отправился воевать?

– Наверное, нельзя.

В голосе его прозвучала непривычная уязвимость. Это и его новый облик заставили меня спросить:

– Тебе больно?

– Было больно. Поначалу я думал, что сойду с ума от боли, но теперь уже легче. Сказали, что шрам останется, хотя Торелла утверждает, что отметина уменьшится, если каждый вечер делать припарки по его рецепту. Может быть, отращу бороду, как старый еврей.

– Торелла – опытный доктор. К его советам нужно прислушиваться.

– Да разве припарки могут исправить положение? – рассмеялся Хуан. – Ты посмотри на меня: я конченый человек.

Я не знала, что ответить. Не понимала, что он имеет в виду: свой вид или свою репутацию. В любом случае он был прав. Неловко кивнув, я сказала:

– Поздно. Мои дамы заждались меня. Может быть, встретимся, когда ты вернешься с папочкой из Остии?

Хуан кивнул и шагнул в сторону. Я двинулась было мимо него, но тут ощутила, как он осторожно коснулся моей руки.

– Лукреция…

Я посмотрела на него. Вблизи было видно, насколько глубока его рана. Да, она затягивалась, но удар клинком ему достался сильный, и он верно говорил: никакие примочки не возвратят ему прежней красоты. Наш мужественный Хуан, любимец папочки, до конца дней будет носить знак своего унижения. Я могла успокаивать себя только тем, что Чезаре сочтет это справедливым.

– Ты просила у меня плитки и кожу. Я привез образцы из Испании.

– Ой! – Я совсем забыла. – Посмотрю, когда в следующий раз приду к тебе.

Он не убрал руку с моего рукава.

– Нет.

– Нет? – повторила я.

– Нет, ты, конечно, можешь прийти. – Он улыбнулся застенчивой, чуть ли не нервной улыбкой, какой за ним прежде не водилось. – Но на неделе я должен отправить человека в Кастилию за некоторыми моими вещами… Вернее, этим займется секретарь, потому что я останусь здесь дольше, чем рассчитывал, из-за моей раны, и… Может быть, ты сейчас посмотришь, что я привез? Если тебе понравится, мой секретарь сделает полный заказ. А жена пришлет то, что тебе надо, вместе с моими вещами.