Вместо того чтобы умиротворить сэра Вильяма, сказав, что предводителя французского отряда не было на месте, а солдаты не решались действовать на свой страх и риск, граф Перш – высшее должностное лицо при дворе Людовика, которому следовало бы быть поосмотрительнее, обвинил в предательстве самого сэра Вильяма за то, что тот прохлопал нападение и недостаточно мужественно оборонялся. В первом из обвинений вполне могла быть доля правды, но второе было совершенно несправедливым. Люди сэра Вильяма были атакованы в тот момент, когда расчищали местность, расставляли палатки, огораживали стойла для лошадей и выполняли остальные работы, связанные с созданием нормального лагеря. Они были заняты работой, перемещались туда-сюда. Если учесть, что их захватили врасплох, когда они находились в очень невыгодном положении, то их оборону следовало назвать мужественной, хотя и не очень успешной.
К несчастью для гармонии взаимоотношений между сторонниками Людовика, скоро дело стало выглядеть так, словно поспешное обвинение графа Перша было вполне обоснованным. Позже, в тот же день, когда французские рыцари сели обедать, на них налетел большой вооруженный отряд под боевым штандартом сэра Вильяма де Мандевилля. Однако урон, нанесенный этим вторым нападением, оказался меньшим, чем рассчитывали воины из гарнизона Беркхемпстеда. Далекие от того, чтобы считать людей сэра Вильяма своими союзниками, французы схватились за оружие, как только завидели флаг, и тем самым спаслись от серьезных потерь.
Они не могли открыто обвинить де Мандевилля в нападении на них, поскольку он уже раньше пожаловался на потерю знамени, но среди французов укрепилось подозрение, что он мог быть как-то связан со всем этим. Если это было не так, говорили они друг другу, почему он не предостерег их, когда увидел людей, несших его знамя? То, что он мог и не видеть вышедших из замка людей, что они могли поначалу прятать знамя или что, справедливо озлобившись, сэр Вильям мог просто желать французам самим побывать в яме, которую они вырыли для него, – ни одна из этих возможностей в расчет не принималась. Один из французов, раздраженный топотом табуна лошадей, злобно заметил, что не удивился бы, обнаружив, что сэр Вильям потворствовал нападению на них. Или даже, внес свою лепту Осберт, все это могло быть заговором, организованным сэром Вильямом, чтобы мнимым нападением на собственный лагерь пополнить личное достояние за французский счет.
В ту минуту никто особо не откликнулся на такую идею, поскольку поведение Осберта во время нападения внушило большинству его соратников искреннее отвращение к общению с ним. Он был слишком самодоволен, полагая, что никто не заметит его трусости в трудных ситуациях, но сплетни о его действиях во время штурма Хертфорда уже перекинулись с простых солдат на их командиров, а последние события окончательно убедили всех в справедливости таких слухов. Никто не хотел бы иметь Осберта своим соседом или прикрытием в предстоящей битве. Тем не менее, его замечание начали повторять тут и там с лукавым подмигиванием, и зерна недоверия, посеянные между английскими и французскими отрядами, получили хорошую подпитку.
Излишне говорить, что эта ситуация нисколько не улучшилась, когда из Льюиса и Непа пришли сообщения об отряде грабителей, пользовавшихся боевым кличем «Данмоу». Французские лорды, получившие в свое владение эти замки, отправились с жалобой к принцу.
– Это странно, – сказал Людовик. – Фиц-Уолтер здесь, и вроде бы все люди при нем, во всяком случае, большой отряд не исчезал. Кроме того, у него нет интересов в той части страны.
Это было действительно странно. Если люди Фиц-Уолтера имели какое-то дело в Сассексе, почему они просто не представились и не потребовали гостеприимства? Они были союзниками, и их приняли бы. Нет, это чепуха. Если же Фиц-Уолтер хотел сохранить свой интерес к этому району в тайне, он запретил бы своим людям возвещать о себе в каждом замке. Но тогда они, безусловно, не стали бы использовать боевой клич «Данмоу». Даже англичане не могут быть так глупы! Если только… Это могла быть далеко не глупость, особенно если Фиц-Уолтер на это и рассчитывал: как подумал поначалу и сам Людовик, люди решат, что такая глупость невозможна. За Фиц-Уолтером, сказал себе принц, стоит понаблюдать очень внимательно.
Людовика начинало беспокоить стремительно нараставшее недовольство английских баронов. Он еще не был готов изменить свою политику, заключавшуюся в том, чтобы не давать им в руки никакой власти, но считал, что было бы в высшей степени неразумно усиливать их враждебность какими-либо знаками пренебрежения. Нужно что-то сделать, чтобы одновременно умиротворить Фиц-Уолтера и выяснить, действительно ли он как-то связан с событиями в Сассексе.
Ничего определенного не приходило в голову Людовика, пока ему не представили еще одну жалобу, касавшуюся безобразий, совершаемых людьми Осберта де Серей. Людовик не сразу смог вспомнить, кто такой Осберт, но вскоре имя де Серей всплыло в его памяти в связи с Таррингом, который располагался в нескольких милях от Льюиса. Поскольку трусость Осберта стала уже в лагере притчей во языцех, Людовик знал, что в бою этот человек бесполезен. Он сможет использовать его в другой роли и одновременно избавиться от его людей, которые только подрывали дисциплину в лагере. Поскольку Осберт знает местность вокруг Льюиса, он может отправиться туда и выяснить, кто все-таки нападал на фермы и пытался взвалить вину на Фиц-Уолтера.
Людовик остался доволен неожиданным планом, чувствуя, что сумеет извлечь много пользы для себя из нападения на Льюис и Неп. Принц не предполагал, однако, что последствия озорной выходки Адама уже вышли из-под контроля. Новость о грабителях, кричавших «Данмоу», достигла ушей не только владельцев Льюиса и Непа, но и графа Арундельского. Этот достойный вельможа не был излишне проницателен, но даже он уже начал чувствовать запах презрения к английским баронам, витавший вокруг Людовика. Поэтому он не отправился искать правды у принца, но обратил свое негодование непосредственно на Фиц-Уолтера.
Только долгая выучка в вопросах этикета удержала Арунделя от того, чтобы не завязать открытую драку с Фиц-Уолтером. Он и так подошел слишком близко к этому, насколько позволяли зайти правила хорошего тона в чужом доме. Ему нужен был какой-то выход для его дурного настроения, но он не допускал и мысли пожаловаться на соотечественника французам, которых уже начинал ненавидеть. Ему не хотелось жаловаться на Фиц-Уолтера даже английским баронам в лагере Людовика. Оставался еще один способ успокоиться, и совершенно для всех безобидный. Арундель отправился в свою часть лагеря и, приказав небольшому отряду сопровождать его, решил прогнать плохое настроение продолжительной прогулкой.
