После этого я опустила в землю табличку с именем отца, вырезанную Джорджем из спинки кровати. Вслед за нею отправились и засохшие ветки мимозы, которые были пристроены на могилу в виде венка. Когда все было закончено, я засыпала ямку землей. Затем я пошла на конюшню, накинула уздечку на стоявшую там лошадь и подвела ее к бочке. Поводив лошадь взад-вперед, чтобы она утрамбовала землю и оставила побольше следов копыт, я пустила ее немного попастись и напиться воды из реки. Пусть полицейские думают про лошадь что хотят, но я не могла оставить ее погибать от голода.
Вилли Гриббон всегда запирал на ночь нижний этаж «Арсенала старателя». Я так и сделала. Кухонную дверь я закрыла на ключ, который висел рядом на гвоздях, и забросила его в самое глубокое место реки, достаточно удаленное от брода, где, как я надеялась, ключ постепенно затянет в ил.
После этого можно было взять свою холщовую сумку и отправляться в путь. Я покинула таверну не оглядываясь, так же как недавно – спальню, где умер Гриббон. «Арсенал старателя» теперь и без того ничем не вытравить из памяти, к чему мне еще все эти прощальные взгляды?
Не успела я пройти и одной мили, как шнурок снова порвался. Теперь ботинок едва не спадал у меня с ноги при каждом шаге и сильно замедлял движение. Неуклюжей походкой, то и дело спотыкаясь, я шла не по дороге, а по растущему рядом кустарнику. Я решила, что, пока не увижу подходящей повозки, к которой можно будет присоединиться, мне лучше не обнаруживать себя. Так было безопаснее. Вид одинокой женщины, бредущей по дороге, вызвал бы подозрения, поскольку расстояния между фермами и поселениями были слишком велики, чтобы преодолевать их пешком. И все же идти по неровному, ухабистому подлеску, да еще в хлопающем ботинке было почти невыносимо, и в конце концов мне пришлось выйти на дорогу. Оба раза, когда мимо проезжали повозки, я пряталась в кустах, потому что все они направлялись в Мельбурн или Джилонг. В сторону Балларата пока не было никого. С большой осторожностью я обогнула стоящий почти у самой дороги дом фермера; конечно же, меня учуяли собаки и подняли неистовый лай. Из дома выбежала женщина, и я только молила Бога, чтобы она не спустила их с цепи, желая отпугнуть кенгуру, опоссума или еще какого-нибудь зверя, который, как она полагала, притаился в кустах. На ветвях камедных деревьев рядами сидели противные хохочущие птицы; я знала, что они носят странное название – кукабурра. Сумасшедший визг, который они производили, был словно насмешкой над моими одиночеством и страхом. Вокруг меня простиралась огромная унылая пустыня, совсем непохожая на мягкую уютную Англию. Большие, покрытые травой холмы служили пастбищами для овец. Из крупного рогатого скота мне лишь однажды встретилась корова на одной из ферм. Стоял сентябрь; это было время быстротечной австралийской весны, после которой, как я слышала, ненадолго расцветшая зелень становилась коричневой и наступало лето. На зиму обещались небольшие холода, даже снег на вершинах холмов и замерзшие по утрам водоемы. В этот сентябрьский день, лишь только первые солнечные лучи пронизали опаловый туман, прохладный утренний воздух заметно потеплел. Туман клочьями висел на тощих стволах камедных деревьев, добавляя седины и без того серой листве. Запах эвкалиптов был необычайно свеж; ничто в нем не напоминало об «Арсенале старателя». Я вдыхала его так глубоко, что казалось, сейчас потеряю сознание. Мне представлялось, что это запах свободы. Когда солнце немного поднялось, я увидела на ветках рядом со старыми листьями бордовые едва раскрытые почки с маленькими листиками внутри, которые влажно блестели, словно празднуя приход австралийской весны. Все было здесь вечнозеленым, на этой странной землей и только чужеземцы были подобны деревьям с облетевшей листвой – их голые ветки тщетно взывали к холодному зимнему небу.
Почувствовав голод, я съела хлеб и сыр, устроившись подальше от Дороги под большим камедным деревом. Я страшно устала и, главное, хотела пить, но вода, как назло, ни разу мне не встретилась. Я бы с удовольствием осталась здесь отдохнуть – понаблюдала бы за огромными муравьями, снующими в сухой траве по своим муравьиным делам. Но нельзя было терять ни минуты, поэтому я взяла сумку и снова двинулась в путь. Очень скоро запах расцветающих деревьев исчез, подступила жара, а бурая земля под ногами вытеснила из головы все мысли. Я достала из сумки чепец и надела его, но голова продолжала раскалываться от жгучего зноя. Как водится, в кустарнике было полно насекомых, поэтому целый рой мух путешествовал по дороге вместе со мной. Я даже перестала отмахиваться от них: на это уходило слишком много сил, которые нужны были, чтобы не прекращать движение. Но вот наконец я увидела вдалеке облако пыли и бросилась к нему, в надежде, что это именно та повозка, с которой я хотела уехать. Я почти бежала и чувствовала, как хлопающий ботинок в кровь стирает мне пятку. Тень от придорожных деревьев опустилась; солнце уже перевалило за полдень.
Только ближе к вечеру мне удалось догнать повозку; она все же двигалась быстрее, чем я предполагала, а может быть, это я слишком долго просидела на лестничной площадке в «Арсенале старателя». К этому времени я уже вся пропиталась дорожной пылью – она была на коже, на волосах и даже во рту; с меня ручьями лил пот. Я даже не заметила, когда они наконец поняли, что кто-то пытается догнать повозку. Я так устала, что не поднимала глаз от земли, но осознавала, что повозка передо мной, она едет, и надо собраться с силами и сделать последний рывок; когда же я заставила себя поднять тяжелые веки, то обнаружила, что повозка уже остановилась и меня ждут.
Но почему-то теперь, когда они были в двух шагах, меня вдруг одолели сомнения. Я так рассчитывала, что они окажутся такими, какими я представляла их, когда наблюдала из окна «Арсенала старателя», так уповала на этот добрый манящий смех, на то, что он является неоспоримым доказательством их избранности, так верила, что они не те ограниченные в своей подозрительности люди, которые сторонятся незнакомых, чтобы, не дай Бог, не влипнуть в какую-нибудь историю, вечно боятся, что их обманут, и дрожат за прочность своей семьи, лишь только завидят какого-нибудь человека со стороны! Мне так нужно было добраться до Балларата, так требовались их защита и участие! Мне так хотелось стать среди них своей! Но сейчас я вдруг вспомнила, что на самом деле никогда не бывает, чтобы человек был именно таким, каким кажется поначалу, и тем более это касается женщин. Как бы ни идеализировала я эту семью, они тоже люди, со своими страхами и переживаниями, возможно, и незаметными для постороннего глаза. И среди них есть один, который сильнее и главнее остальных; именно от него следует ожидать решения моей судьбы – разрешит ли он или она присоединиться к ним.
