— Именно так, милая, но меня никогда это не волновало. Однако я бы хотела дать тебе настоящее благородное воспитание… Ведь неизвестно, как сложится твоя жизнь, и надо быть к ней готовой.
— Мама, но мне с вами так хорошо! — серьезно ответила Ксения, шмыгнув носом. — Я могу ездить с папой верхом — он мне столько рассказывает про лошадей! И я очень люблю смотреть, как он рисует. С ним так интересно! Он много всего знает и про растения, и про землю, и про лесных птиц и мелких зверьков. Мы столько смеемся… А у тебя я набираюсь ума-разума — и всего-всего, что ты умеешь делать руками! А сколько ты мне всего рассказываешь! Ты же столько знаешь — ты у меня такая умная, мамочка! И наш Литтл Кумб я очень люблю. Да мне очень, очень повезло с вами — с тобой и с папой, что вы у меня такие — самые мои любимые и независимые!
Миссис Сандон растроганно притянула ее к себе и поцеловала.
— Это именно то, что я хотела от тебя услышать.
— Как у нас все необыкновенно! — Ксения обняла мать за талию и уткнулась лбом ей в плечо. — Но почему же твоя сестра… Доротина… почему она тебя не искала? Вы близнецы… Как это интересно — каждый день видеть перед собой саму себя! И не в зеркале, а наяву! Она, наверное, так по тебе скучала! Она же перестала тебя видеть! Это как потерять половину себя!
— Я знаю, что Доротина по мне скучала. Но не было никакой возможности, чтобы она поддерживала со мной связь вопреки воле отца. Да и как бы она нашла меня здесь, в Литтл Кумб?
— А ты сбежала и ей не писала?!
— Конечно, нет! Я не могла ставить ее под удар. Я знала, мое письмо ее очень обрадует, но и причинит ей неудобства. Прежде всего моральные — представь себе, что бы она почувствовала, получив от меня весточку! А отвечать на письмо — ей бы очень хотелось этого! — значило бы тоже нарушить отцовскую волю.
— Да… Ты права… А она вышла замуж?
— Да. Как-то я увидела в газете объявление о ее помолвке с эрцгерцогом Фридрихом Прусским — через год после моего бегства из Словии.
— Эрцгерцог — должно быть, человек о-очень знатный!..
— Это тот человек, которого мой отец прочил мне в мужья, — ответила мать. — Но, ручаюсь, ни за что на свете я не хотела бы оказаться на месте моей сестры Доротины.
— А дети у них… у тети Доротины… есть? — с любопытством спросила Ксения.
— Не знаю, — печально ответила миссис Сандон. — Видишь ли, английская пресса не слишком жалует мелкие балканские государства, чтобы писать о них все подробности. Иногда они вскользь упоминают Словию, и вот два года назад я узнала, что наша мать скончалась.
— А отец жив?
— Да, но он стар, и в последних новостях говорилось, что нездоров. Думаю, он мог приезжать в Англию по делам государственным, но, похоже, он слишком слаб, чтобы покидать пределы дворца.
Ксения выдохнула:
— Как это трудно — представить, что ты дочь короля, мама…
— Ох, я об этом давно забыла! И ты тоже должна забыть, — с нажимом проговорила миссис Сандон.
— Ну уж нет, нет и нет! Я совсем не хочу забывать, что ты дочь короля! А я… — она упрямо тряхнула рыжими, как у матери, волосами, — я хочу об этом помнить. Всегда. Теперь-то я знаю, почему ты держишь себя с таким достоинством! Почему в тебе столько… как его… шарма! И почему папа дразнит тебя насчет твоего аристократического профиля. Он ведь часто подтрунивает над тобой, а? Признавайся!
Ксения вскочила и подбежала к зеркалу.
— Нос у меня такой же, как у тебя, смотри какой ровный! — Она потеребила кончик. Миссис Сандон наблюдала за ней. Она откровенно любовалась дочерью. И понимала, что дочь — точная ее копия: такой она и была в свои юные годы. — И вообще, я очень похожа на тебя: волосы — рыжие… глаза — зеленые… А вид у меня — тоже аристократический, — не унималась Ксения.
— Надеюсь, ты всегда будешь вести себя так, как подобает особе королевской крови, — сдержанно ответствовала миссис Сандон. — Это означает быть гордой и смелой, тактичной и внимательной к окружающим.
— То есть быть такой же, как ты! — согласно кивнула Ксения. — Я попытаюсь, мама. И я такой буду, честно. Все это так здорово!
— На самом деле не очень, — со вздохом ответила миссис Сандон. — И помни, Ксения, никому ни слова о том, кто я такая. Мой отец и моя мать, когда была жива, вели себя так, будто я умерла. Пусть для всех, кто меня знал, так и будет.
Голос матери дрогнул, и Ксения, расчувствовавшись, подскочила, чтобы обнять ее.
— Ну что ты, что ты, мама! Мамочка, родная, милая, самая красивая и умная мама! — быстро и горячо зашептала она, пряча лицо у матери на груди. — У тебя есть папа и я, и мы тебя очень, очень любим! Ты для нас самая главная, ты для нас — первая! Слышишь? И всегда такой и была.
— Ах ты, чуткая моя девочка! — сдержав подступившие слезы, сдавленным голосом ответила миссис Сандон. — И поверь, Ксения, куда лучше жить в любви и согласии, но с небольшим достатком, чем в самом богатом дворце, но среди равнодушных к тебе людей, кому невдомек, что делается в твоем сердце, кому безразлична твоя душа.
Как же вспомнились Ксении эти слова, когда она попала в роскошный особняк Беркли Тауэр — мать говорила ей сущую правду: когда нет ни любви, ни понимания между людьми, жить им совсем не радостно. — Бог мой, ветреница, да где тебя носит! — фырчала в очередной раз миссис Беркли, когда Ксения приносила ей какую-то вещь по ее требованию, а вещь эта пряталась неизвестно где.
— Она была на самом верху, на чердаке, в куче разного хлама, — искренне оправдывалась Ксения. — И чтобы ее найти…
— Да тебя, дорогая, только за смертью и посылать! Сколько времени ты прокопалась? — недовольно отвечала ей миссис Беркли. — В твоем возрасте можно быть попроворнее! По лестнице можно и бегом взбежать. И бегом же спуститься.
Ксения хотела было сказать какие-то слова в свою защиту, но промолчала. Какой прок в оправданиях? Тем, кто прав, все равно окажется миссис Беркли. И отыщет изъян во всем, что сделает Ксения, как бы она ни старалась. Ведь, случалось, миссис Беркли выговаривала ей за то, что она носится вверх и вниз по ступенькам, подавая этим дурной пример слугам…
Ночью, лежа в просторной, удобной спальне, которую ей предоставили в Беркли Тауэр, ибо спальня эта соседствовала со спальней хозяйки и миссис Беркли в любой момент могла потребовать к себе компаньонку, Ксения скучала по своей домашней крохотной спаленке со скошенным потолком.
Там, за оконными створками, выглядывавшими из-под соломенной крыши, ей казалось, что мир вокруг полон солнца и радости.
И вдруг — ничего не стало. Она помнит ту спаленку, но забыла о радости, забыла о солнце. Где это все? Она совсем одна в недобром к ней, холодном, враждебном мире…
