ото сна и обратить свои мольбы Пресвятой Деве.
Фигура звонаря то возникала, то исчезала по мере того, как свет от вращающейся лампы маяка пронизывал ночной мрак и падал на церковь. Ее шпиль как раз достигал уровня смотровой площадки маяка, где, глядя то на город внизу, то на расстилающийся горизонт, стоял высокий плотный мужчина.
Видимо, на последней проповеди люди не вняли гласу священнослужителя и мало пожертвовали на нужды прихода. Вот теперь и пришла расплата.
Подобные мысли роились в голове у Петера, смотрителя маяка, нервно кусавшего губы, пока его пальцы пробегали по длинным нитям четок, слабо пахнувших деревом, из которого были сделаны бусины.
Ночка выдалась промозглой, не чета дню, а черный океан обрушивал яростные волны на скалистое побережье. Смотритель поежился. Не позавидуешь кораблям, попавшим в такой шторм. Уцелеть было почти невозможно. Утром точно не досчитаются лодок и баркасов.
В последний раз, когда шторм был тише, и то пришлось чинить мостики на пристани, а тут малой кровью не обойдется. Мужчина провел дрожащими пальцами по густым черным с проседью усам, прислушиваясь к звону колокола, доносящемуся сквозь завывание ветра и грохот стекающей воды по желобам. Он мог спуститься вниз, раз уж маяк исправно работал, но предпочитал находиться здесь, чтобы не слышать истошных женских криков, которые не мог выносить.
Его жена не могла разродиться уже вторые сутки, вопреки усилиям врачей и повивальных бабок. Петер решил, что в столь тяжкий час не помешает любая помощь, поэтому послал сперва за местным доктором с помощником, а после и за повитухой. Светило медицинской науки со снисхождением, а то и вовсе с презрением отнесся к знахарке, лечившей заболевания не с помощью доказанных методов, а верований в духов и силу трав.
Впрочем, если вначале тот и другая слабо переругивались, стараясь продемонстрировать свое мастерство, то сейчас, когда роженица в полубреду принялась умолять, чтобы ей дали умереть, испуганно сгрудились около ее кровати, с растерянностью глядя друг на друга. Все их знания казались бесполезными, в чем, впрочем, они не торопились признаваться.
По странному стечению обстоятельств ни врач, ни знахарка не обладали, как оказалось, в полной мере необходимыми знаниями, чтобы облегчить муки несчастной. Единственное, в чем они сошлись, наконец, было понимание непреодолимого обстоятельства, зовущееся роком или судьбой.
Человек – существо слабое. Ему ли выступать против воли Божьей? Списать свою некомпетентность на Всевышнего показалось им обоим весьма убедительным. Поэтому, смиренно сложив руки на груди, потупив глаза, они так и заявили смотрителю маяка, призывая его покориться судьбе.
Смотритель воспринял эту новость не слишком радостно, но тем не менее послушно принялся читать псалмы нараспев, путая слова, а то и целые предложения. Подушечки его пальцев начали неметь от непрерывного трения о четки, с которыми он не расставался вот уже много часов подряд.
Иногда мужчина перекладывал четки в одну руку, продолжая молиться, а другой рукой извлекал из глубокого кармана плоскую бутылку с янтарной жидкостью. Петер делал несколько глотков, обжигая небо и горло, захлебываясь, заплетающимся языком договаривал слова молитвы, а потом неловко запихивал бутылку обратно в карман, чтобы вновь вытащить ее минуту спустя.
Подкрепить свои силы в столь страшное время было необходимо. Он боялся думать о том, что происходило внизу, и уж тем более боялся зайти в дом, замирая от ужаса, от терзавших его мыслей. Также, не мог дать определения, чего опасался больше: гнетущей тишины, предвещавшей смерть, или жалобного протяжного вопля, который заставит его попятиться назад и вновь укрыться в башне маяка.
Смотритель был сильным, с большими крепкими руками и ногами, но сейчас чувствовал себя совершенно беспомощным и слабым. Все, что ему оставалось, это продолжать свои манипуляции с четками, бутылкой и не отводить глаз от церковного шпиля.
Чего Петер совершенно не понимал, так это самого характера затянувшегося родового процесса.
Жена пекаря, худая, тощая и нескладная, толком-то и не помучавшись, произвела на свет хорошенького пухленького младенца мужского пола всего за два часа! Пока она была на сносях, кумушки твердили без умолку, сплетничая про узкие бедра жены пекаря, что непросто ей будет родить, ох, непросто. И вот пожалуйста! А его молодая красавица, пышнотелая, статная, изодрала не одну пару простыней, цепляясь за них в муках, приподнимаясь на ослабевших руках, как только очередная схватка достигала болевого пика.
Он женился на ней в прошлом году, соблазнившись не столько богатым приданым, сколько полными очарования и кротости глазами, рассчитывая наполнить свой дом ребятишками и встретить старость в большой дружной семье. Теперь, похоже, все его планы летели к чертям.
Смотритель качал головой, негодуя на природное устройство мира, не решаясь, впрочем, негодовать на Бога, чтобы не навлечь его окончательную немилость. Петер принялся вспоминать свои грехи, большие и маленькие, пытаясь разобраться в правомерности поступков.
Ну, в молодые годы по девкам ходил, по местным кабакам, с чужой женой баловался разок. Но разве ж он кого ограбил? Разве кого убил?
Затуманенный алкоголем мозг не мог дать внятное логическое обоснование преступлениям против нравственности, и смотритель прекратил попытки оправдаться. Ему показалось, что, скорее всего, раз на то воля Божья, так тому и быть, а удел человеческий – покорно сносить тяготы и бремя своего существования.
Мужчина вновь достал бутылку из кармана и с удивлением обнаружил, что она пуста. С упорством человека, понимающего бессмысленность своего действия, Петер поднес бутылку ко рту, запрокинул голову, чтобы выудить несколько оставшихся капель на дне. Затем сделал нетвердый шаг по направлению к винтовой лестнице, зацепился штаниной за выступающий железный крюк и, не удержавшись на ногах, полетел прямо в темную пропасть, с грохотом отсчитывая ступени.
Приложившись пару раз затылком о жесткую поверхность, смотритель потерял сознание еще до того, как его тело продолжало по инерции переваливаться со ступени на ступень, словно мешок с мукой. Движение на лестнице прекратилось, и через пару минут тишину нарушил только раскатистый храп, сопровождавшийся невнятным бормотанием.
Экономка Клара, придя сюда, обнаружила его погруженным в глубокий сон. Что-то ворча себе под нос, она потрясла его за плечо, но смесь рома и тяжелых переживаний действовали на смотрителя похлеще любого снотворного, поэтому ей пришлось потрудиться, прежде чем она достигла результата.
Первое, что она услышала, был поток ругательств и бессвязных слов, которые, впрочем, быстро сменились протяжными стонами и жалобами на головную боль. Не обращая на это внимания, женщина встряхнула его еще раз.
Смотритель резко выпрямился, пытаясь сфокусировать взгляд.
– Фу, ты! Что тебе?
– Послушай-ка, хватит спать. Жена твоя родила двойню. Слыхал?
Двойня! Такого он не ожидал. Гримаса на оплывшем лице сменилась глуповатой, искренней улыбкой. Петер перекрестился.
– Вот так? Сразу двое?
Экономка уперла руки в бока.
– Так и есть! Сходил бы да и посмотрел, чем здесь валяться.
Смотритель
