— Кажется, я заснула, — сказала я.
— Вы, должно быть, устали. Господин де ла Таль просил отвести вас в галерею, но если вы отдыхаете…
— Нет, нет. Который теперь час?
После мамы мне остались золотые часики, я носила их, как брошь, на блузке. Чтобы взглянуть на них, мне пришлось наклонить голову, но я вовремя спохватилась — волосы-то не уложены! Почувствовала, что заливаюсь краской, с досадой откинула волосы назад и смущенно сказала:
— Сама не заметила, как заснула. После ночной дороги…
— Понимаю. Я зайду позже.
— Благодарю вас, вы очень чутки. Но мы не познакомились. Мисс Лосон, из Англии. Я приехала…
— Да, я знаю. Мы полагали, что приедет джентльмен. Мадемуазель Дюбуа, гувернантка.
— О… я понятия не имела… — начала я и осеклась.
Почему мне должны докладывать о том, кто есть кто в этой семье? Решительно, меня сбивала с толку мысль о распущенных за спиной волосах. Я запиналась и никак не могла обрести свои обычные строгие манеры.
— Вам будет удобнее, если я зайду, скажем, через полчаса?
— Достаточно десяти минут. Дайте мне привести себя в порядок, и я с удовольствием воспользуюсь вашим предложением.
Она перестала хмуриться, нерешительно улыбнулась и ушла, а я вернулась в ruelle и посмотрела на себя в зеркало. Ну и вид! Щеки пылают, глаза блестят, волосы в беспорядке. Я зачесала их назад, туго стянула на затылке и закрутила в большой пук, заколов его шпильками. Так я выглядела еще более высокой, чем была на самом деле. Румянец, наконец, сошел со щек, глаза потускнели. Как морская волна меняет свои оттенки вместе с небом, так и они отражают цвета моей одежды. Из этих соображений мне бы следовало носить синее или зеленое, но я была убеждена, что мое будущее не зависит от моей физической привлекательности. Если хочешь завоевать доверие клиентов, надо производить впечатление деловой женщины. Приходится осваивать блеклые тона и колючие манеры. Чтобы сражаться в одиночку со всем миром, необходимо вооружиться. Сожми губы поплотнее — и тебя никто не заподозрит в легкомыслии. К возвращению мадемуазель Дюбуа я вошла в привычную роль.
Она явно не ожидала такой перемены — видимо, сначала я ей не понравилась, и теперь, когда ее взгляд растерянно скользнул по моей прическе, я немного позлорадствовала: локоны — волосок к волоску, просто и опрятно, придраться не к чему.
— Извините, что вот так ворвалась к вам.
Сейчас она была сама любезность.
— Ничего страшного. Я тоже виновата. Заснула и не услышала вашего стука… Так господин де ла Таль просил вас показать мне галерею? Я горю желанием увидеть картины.
— Я не разбираюсь в живописи, но…
— Вы сказали, что вы гувернантка. В замке есть дети?
— Женевьева. Единственная дочь Его Светлости.
Она хотела что-то добавить, но, видимо, не решилась. Я умирала от любопытства, но взяла себя в руки и не стала ни о чем расспрашивать. Мои радужные надежды крепли с каждой минутой. Удивительно, какое благоприятное воздействие могут оказать краткий отдых, обед, ванна и свежее белье!
Она все-таки не выдержала и проронила со вздохом:
— Женевьева — трудный ребенок.
— С детьми всегда нелегко. А сколько ей лет?
— Четырнадцать.
— Ну, тогда я уверена, что с ней можно справиться.
Недоверчиво посмотрев в мою сторону, она покачала головой:
— Мадемуазель Лосон, вы ее просто не знаете.
— Что, очень избалованная?
— Избалованная?!
В ее голосе прозвучали странные нотки. Страх? Тревога? Я не могла определить.
— Впрочем, да… и это тоже.
Гувернантка из нее никудышная. Это очевидно. На их месте я бы взяла кого угодно, только не ее. Но раз они приставили к дочери такую женщину, у меня тоже есть шансы на успех. Я выгляжу даже респектабельнее, чем это несчастное создание. Вопрос лишь в том, считает ли граф воспитание своего единственного чада таким же важным делом, как реставрация картин. Это мне предстояло выяснить, и я с нетерпением ждала встречи с хозяином замка.
— Одно лишь могу сказать вам, мадемуазель Лосон: справиться с ней совершенно невозможно.
— Верно, вы недостаточно строги к ней, — сказала я.
Затем переменила тему:
— Такой большой дом. Долго идти до галереи?
— Тут нужен провожатый, одна вы заблудитесь. Поначалу я блуждала здесь, как в лабиринте. Да и теперь с трудом ориентируюсь.
Разумеется, если ты такая рохля, подумала я.
— Вы давно здесь? — спросила я больше для поддержания разговора.
Мы вышли из комнаты и направились по коридору к лестнице.
— Довольно давно… восемь месяцев.
Я рассмеялась.
— Это, по-вашему, давно?
— Дольше всех. Тут никто не оставался больше полугода.
Я отвлеклась от резного узора лестничных перил и задумалась над услышанным. Так вот почему взяли мадемуазель Дюбуа! Женевьева так капризна, что гувернантки здесь не задерживаются. А что же железный король? Он мог бы приструнить дочь, но его это не очень волнует. А графиня? Странно, пока мадемуазель Дюбуа не упомянула о дочери, я и не помышляла о графине — но она должна быть, раз есть ребенок. Она, наверное, с графом, потому-то меня встретил его братец.
— По правде говоря, — продолжала она, — я подумываю о том, чтобы уйти, но…
Она не закончила, да в этом и не было нужды. Я все прекрасно понимала. Куда ей идти? Снять комнату?.. Хотя, может быть, у нее есть семья… В любом случае, ей придется зарабатывать на жизнь. Таких много, навсегда променявших гордость и достоинство на кусок хлеба и крышу над головой. Да, я все понимала. Впрочем, грозившая мне участь была не лучше. Леди без средств к существованию. А что может быть горше благородной бедности? Как забыть о высоком происхождении, о том, что образована не хуже, если не лучше своих хозяев? Постоянно чувствовать себя на чужом месте — не служанкой, но и не ровней. Сущий ад, а не жизнь. Невыносимо и… неизбежно. Бедная мадемуазель Дюбуа, она и не догадывалась, как я жалею ее… и себя!
— У каждого занятия есть свои недостатки, — утешила я ее.
— Да, да, вы правы… но здесь их слишком много!
— Замок производит впечатление сундука с сокровищами.
— Если вы о картинах, то они стоят целого состояния.
— Это я уже слышала.
Мой голос потеплел. Я потрогала драпировку на стенах комнаты, по которой мы как раз проходили. Дорогое удовольствие, эти шелковые обивки! Но со старыми замками всегда много забот. Мы перешли в большой зал. В Англии их называют соляриями, они строятся с таким расчетом, чтобы там всегда было достаточно света. Я остановилась, заинтересовавшись гербом на стене. Работа явно свежая, я даже подумала, что под слоем штукатурки может скрываться какая-нибудь настенная роспись. Почему бы и нет? Однажды отец обнаружил таким образом ценные фрески, таившиеся от людских глаз в течение двух веков. Вот это был триумф! Мне, конечно, не до амбиций, хотя после того, как они меня приняли, стоило бы им утереть нос. Но главное в подобных случаях — победа искусства.
