Лорд Пемброк, которого Казанова снабдил писчебумажными принадлежностями, выписал билеты. На каждом значилось имя девушки, место, где ее можно найти, и ее цена. Некоторые стоили четыре гинеи, другие — шесть, а одна целых двенадцать.
— Кто она такая, милорд?
— Любовница владельца шелкопрядильной фабрики. Но он спит с ней лишь раз в месяц.
— Понимаю, — рассеянно откликнулся Казанова, глядя на большую топазовую муху, сидевшую на рукаве молодого человека. Пока она не вздрогнула, он думал, что это украшение.
— В Лондоне для богатого человека, не боящегося тратить деньги, никаких сложностей нет, — сказал лорд Пемброк. — Все легко и доступно. Запомните это, Сейнгальт.
Шевалье поклонился в знак благодарности.
Следующим вечером, когда в особняке пробили часы с их молоточками, Казанова швырнул книгу на пол, взял один из билетов лорда Пемброка и отправил Жарбу за девушкой. Он ждал их, стоя у окна, и думал о том, как бы мог быть счастлив, если вместо этой каменной северной улицы с ее чужестранцами увидел бы по ту сторону окна лунный свет, струящийся по поверхности Большого канала, и нос гондолы, поднимающийся и опускающийся, будто отбивает молитвы, и разрезающий лоскутное одеяло воды, и сворачивающий к ступеням родного дома…
Пришедшая девушка на поверку оказалась вовсе не девушкой, а женщиной несколькими годами старше самого шевалье. Он понял это, заметив складки на ее шее и жесткую, чуть дряблую кожу рук. Она сносно поддерживала свой внешний вид, пользуясь белилами, краской для век, румянами и сурьмой для бровей (совсем как Казанова, по-женски любивший приукрашивать себя). Она не говорила ни по-французски, ни по-итальянски. Он очистил для нее грушу и накормил гостью. Она заплакала. Она ела грушу, плакала и что-то говорила.
— Что она сейчас сказала? — спросил Казанова.
— Она сказала, — пояснил Жарба, — что джентльмен напоминает ей ее мать.
Потом привели вторую. Она поужинала с шевалье. Она знала несколько французских слов. Некогда у нее был друг из Франции.
— А откуда именно из Франции, моя дорогая?
— Да, мсье. Из Франции.
Он поцеловал ее запястья. Она спросила:
— Чем вы угостите меня на сладкое, мсье?
Когда они кончили ужинать, она уселась к нему на колени, пощекотала его нос и заворковала с ним на детском, лепечущем, бессмысленном языке. Профессия убила в ней природную сексуальность. От нее пахло убогими домами и гнетущими снами. Казанова кивнул Жарбе, и слуга вывел ее на улицу.
Девушка, стоившая двенадцать гиней, понравилась ему еще меньше прежних. Похоже, она привыкла к разврату с детских лет. Достаточно было взглянуть ей в глаза. Она чарующе смеялась, но пройдет год, другой, пятый, жучки порока сделают свое черное дело, подточат основу, и от нее ничего не останется. Он поиграл с ней, хотя не смог скрыть страха. И лишь занявшись с девушкой любовью, догадался о причине своей боязни — эта связь граничила с инцестом. Он, не считая, дал ей денег. Она поправила серьги и сунула деньги в кошелек.
— Не желает ли мсье познакомиться с мальчиками? — осведомилась она и добавила, что охотно назовет их имена.
— Я пользуюсь услугами мальчиков в определенный сезон, — отозвался Казанова.
Какое-то время они глядели друг на друга. Потом она сказала:
— Bonne chance, monsieur[10].
— Vous aussi, mam'zel[11].— Хотя оба знали, что одной удачи недостаточно.
Довольно. С девушками по билетам надо кончать. От них можно получить или только то, что ожидаешь, или то, что тебе совсем бы не хотелось получить. Счастливые были просто полоумными, а тоска других навевала на него глубокое уныние, да и любой чуткий человек ее бы долго не вынес. К ним можно пойти, когда огрубеешь душой или ошалеешь от скуки, словно пьяный. Зачем он сделал эту глупость и принял предложение лорда? Уж лучше выбирать самому.
Казанова решил дать объявление:
Меблированные комнаты на втором и третьем этажах ждут молодую даму, говорящую по-английски и по-французски и не принимающую никаких посетителей ни днем, ни ночью.
Жарба перевел, и в окне гостиной появилось объявление, написанное заглавными буквами. Позднее его напечатали в «Gazetteer» и в «London Daily Advertiser» 5 июля 1763 года.
В первую неделю откликнулись девяносто две женщины. Жены, сбежавшие от мужей, куртизанки, психопатки, девушки, только прибывшие из дальних графств на подводах с сеном и чудом не попавшие в руки сводников и юнцов-сутенеров. Казанова вместе с Жарбой и старенькой экономкой миссис Фивер принимал их в гостиной и расспрашивал. Беседы велись по-французски, и потому большинство не знавших язык претенденток отвергли сразу. Других забраковали из-за излишней грубости или, напротив, излишней робости. Больше всего шевалье понравились женщины, искусно старавшиеся его обмануть. Уж он-то хорошо знал, каково все время играть роль, жить лишь словами и ничем больше. Но и среди них он не нашел ни одной, подобной той, которая жила в его воображении. Вскоре идея, прежде казавшаяся такой заманчивой, начала ему приедаться. Он стонал, слыша звонок в дверь, а когда они входили в гостиную, не желал встречаться с ними взглядом. Шевалье с облегчением вздохнул и обрадовался, как только поток ослабел, превратившись в тонкий ручеек, и наконец полностью иссяк.
— Очевидно, — сказал он Жарбе как-то вечером, пока слуга развлекал его театром рукотворных теней на стене гостиной, — объявление сделало меня всеобщим посмешищем. Вот чего я добился. Уверен, что весь Лондон сейчас хохочет надо мной. Ты не думаешь, что мне нужно выбрать первую пришедшую сюда женщину? Да, да, именно первую попавшуюся.
— Или вторую, — откликнулся Жарба и прильнул к полуоткрытому окну. В застывшем летнем воздухе послышались легкие шаги — кто-то приближался к парадной двери.
В гостиную вошла девушка лет двадцати с небольшим в розовом шелковом платье. Ее лимонно-золотистые волосы были собраны в легкий узел на затылке и украшены белым помпоном с перьями. Нежно-голубые глаза почти сливались с бледным лицом. Из-за этой блеклости ее никак не удавалось рассмотреть: приходилось пристально вглядываться, чтобы составить сколько-нибудь отчетливое впечатление. Жарба подал вазу с апельсинами. Она с удивительной ловкостью очистила один, и в руках у нее остались кольца кожуры. Девушка сказала, что может потратить на себя лишь два шиллинга в неделю.
— Именно эту сумму я имел в виду, — ответил ей Казанова.
— По воскресеньям я хожу в церковь баварского посла, — сообщила она и добавила: — Поклянитесь, что не станете меня ни с кем знакомить.
