— И какая честь вступить в родство с Швальбахами! — сказал Максимилиан.
— Да, — промолвил старый граф, — Швальбахи — одна из славнейших и величественнейших ветвей германского древа.
— Итак, батюшка, вы не откажетесь написать письмо к вашему старинному другу и попросить руки его дочери для вашего сына?
За этою просьбою последовало продолжительное молчание. Старый Родольф опустил голову и погрузился в глубокую думу.
— Батюшка, вы не отвечаете? Кажется, вы сомневаетесь. Такой союз, который обещает столько блеска для нашей фамилии, не может и не должен быть неприятен вам.
— Максимилиан, Максимилиан! — сурово возразил Родольф. — Будет ли счастлива эта девушка?
— Она будет графиней фон Эппштейн, батюшка.
Снова наступило молчание. Эти два человека, связанные скорее законами света, чем узами родства, совсем не походили друг на друга. Сын ненавидел отца за его предрассудки, а отец презирал сына за его дурное поведение.
— Вспомните, батюшка, — снова начал Максимилиан, — что этот союз придаст новый блеск нашей фамилии; и вы не хотите подумать о нашей славе!
— Ваш отец знает, что ему надо делать, — отвечал старик. — Поезжайте в Вену; вы уже найдете там рекомендательное письмо у герцога фон Швальбаха.
— Если позволите, батюшка, я сейчас же оставлю замок, — сказал Максимилиан, — такую знаменитую наследницу надо ловить поскорее, и дай Бог, чтобы мне не опоздать.
— Делайте как хотите, — сказал граф.
— Удостоят ли меня родители своего благословения?
— Благословляю вас, сын мой, — сказал граф.
— Да поможет вам Господь! — сказала графиня.
Максимилиан поцеловал руку матери, почтительно поклонился отцу и вышел.
— Конрад не посмел требовать благословения, — меланхолически произнес граф, — но он получил его. Бог скорее слышит безмолвное сердце, чем говорящие уста.
Если мы оставим берега Майна и из угрюмого замка Эппштейн перенесемся в роскошные окрестности Вены, мы увидим там на очаровательной вилле Винкель Альбину фон Швальбах, прелестную шестнадцатилетнюю девушку, которая с детскою беззаботностью бегает по садовой аллее. В конце этой аллеи сидит на каменной скамье задумчивый герцог фон Швальбах и с отеческой нежностью смотрит на резвость своей дочери.
— Что стало с вами, папенька, в нынешнее утро? — спросила девушка, остановившись перед герцогом в ту минуту, как на его задумчивом лице скользнула улыбка. — Вы смотрите на меня с таким таинственным видом. О чем вы задумались?
— О том толстом пакете, запечатанном черною печатью, который, по твоим словам, отзывается поэзией средних веков, — сказал герцог.
— Если так, я не стану более и спрашивать о вашей тайне; наверное, этот достопочтенный пакет не имеет никакого ко мне отношения, — сказала девушка, намереваясь продолжить свою прогулку по саду.
— Напротив, самое прямое отношение, — возразил герцог. — В этом достопочтенном пакете только и слов что о моей резвушке.
Альбина остановилась, с изумлением устремив на отца свои Прекрасные глаза.
— Обо мне? — спросила она, приблизившись к отцу, — обо мне? Так покажите мне его, папенька. Что же тут говорится? Скажите поскорее.
— Просят руки одной девушки.
— Только-то? — произнесла девушка, надув губки.
— Как «только-то»! — возразил старик с улыбкой. — Ты с таким легкомыслием говоришь об этом важном деле!
— Но, папенька, вы наперед знаете, что я откажу. Все эти венские гуси, статские советники, тайные советники, причесанные и пустозвонные головы, решительно не нравятся мне и никогда не понравятся, не так ли?
— Но ты забываешь, что это письмо прислано издалека.
— Тем хуже: тогда надо разлучиться с вами, а я не хочу оставлять вас, не хочу! Не хочу! — повторила девушка, побежав за бабочкою, которая порхнула возле нее, как цветок, сорванный ветром.
— Лицемерка! — улыбаясь, произнес старик, когда его дочь снова явилась в конце аллеи, — ты скрываешь настоящую причину твоего отказа.
— Настоящую причину? — с удивлением повторила Альбина. — Какая это причина?
— Любовь, которая глубоко запала в твое сердце.
— Вы все шутите надо мною, папенька, — возразила Альбина, приблизившись к герцогу.
— Да, любовь, к несчастью, безнадежная, к Гетцу фон Берлихингену, к рыцарю с железною рукою, который, на беду, умер в царствование Максимилиана.
— Но воскрешен поэтом, папенька; он живет в драме Гете. Это правда, тысячу раз правда, наперекор вашим насмешкам, я люблю его, я обожаю этого простого и храброго героя, который любит так пламенно и поражает так сильно, как он ни стар, — а вы всегда говорили, что он старик, как будто подобные люди знают какой-нибудь возраст, — да, как он ни стар, а все-таки затмевает собою всех ваших придворных господчиков. Да, Гетц фон Берлихинген мой любимый герой.
— Дитя! Тебе только шестнадцать лет, а ты ищешь себе героя в шестьдесят лет.
— В семьдесят, в восемьдесят, если только он походит на моих храбрых рыцарей Рейна.
— В таком случае, моя милая Альбина, — сказал герцог, приняв более серьезный вид, — все устроилось, как будто нарочно, по твоему желанию: человек, который требует твоей руки, выкроен по мерке твоего героя.
— Какая злая шутка, папенька!
— Нет, правда, взгляни только на подпись письма.
Герцог вынул из кармана письмо, развернул его и указал Альбине на подпись.
— Родольф фон Эппштейн, — сказала девушка.
— Да, моя прекрасная амазонка. Он дрался во время семилетней войны не хуже рыцарей легендарного шестнадцатого века. Правда, он немножко стар, но что за важность, если только в семьдесят или в восемьдесят лет он походит па твоих героев. Родольфу фон Эппштейну только семьдесят два года.
— Ужели, папенька, вы думаете, — сказала девушка с веселою улыбкою, — что я так худо знаю свою Германию? Граф Родольф уже тридцать лет женат на сестре моей доброй тетушки.
— Ну, если нельзя обмануть твою ученость, надо признаться, что мои старинный друг просит твоей руки для одного из своих сыновей. К несчастию, ему только тридцать лет и у него еще мало седых волос, но будь спокойна, годы прибавятся, поседеют и черные кудри. Прибавь к этому старинный замок в горах Таунус, в нескольких милях от твоего любимого Рейна, замок, где рассказывают самую чудную легенду о какой-то графине, которая выходила из могилы.
— Какая это легенда, папенька? Вы знаете ее? — спросила девушка, в глазах которой заискрилось любопытство.
— Не совсем. Но твой жених расскажет тебе все подробно; я наперед объявлю ему, что это единственное средство завоевать твое сердце.
