Мужчина откинулся на спинку стула. В свете свечей его точеное лицо выглядело особенно рельефно.
– Вы привлекли мое внимание только для того, чтобы покритиковать мою одежду, или потому, что я могу вам чем-то помочь?
Ее радость сразу же как рукой сняло. По выражению его лица она не могла судить о его настроении. «Вероятно, он рассержен», – подумала она, вспомнив наконец, зачем обратилась к этому человеку. Но просить булочку ей расхотелось. Однако когда она, извинившись, хотела было вновь приступить к пате де фуа гра, их глаза встретились.
Сердце ее замерло. А тяжелое чувство, тайно угнетавшее душу, рассеялось. Впечатление было такое, будто она наконец возвратилась к себе домой. Вокруг слышались приглушенные голоса, мягко позвякивало столовое серебро. Белл никак не могла понять, чем вызвано подобное впечатление, и внимательно смотрела на своего соседа, пытаясь найти объяснение. Она вновь отметила самоуверенность, неизбежную в людях такого типа. Но было и еще что-то, ускользавшее от ее внимания. Что-то удивительно знакомое. Белл была уверена, что не знает его. И в то же время ей казалось, что если хорошенько подумать, то может оказаться, что они встречались.
Но Белл тут же осадила себя: ведь она никого не знает в Бостоне!
– Почему вы привлекли к себе мое внимание? – вновь повторил он. У него был такой вид, будто и он пытается вспомнить, знакомы они или нет.
– Хотела попросить у вас булочек, – не задумываясь ответила Белл.
На лбу у него обозначилась складка.
– Булочек? – повторил он.
– Да, булочек. Вы спросили, чем можете мне помочь. – Белл взглянула на хлебницу. – Вероятно, это глупо, но я подумала, что вы могли бы поделиться со мной.
Он тоже бросил взгляд на хлебницу и, повернувшись, долго, казалось, целую вечность, изучал ее лицо.
Белл почувствовала, что краснеет. За все двадцать девять лет жизни, ни во время замужества, ни в последующие годы, никто никогда не смотрел на нее таким взглядом – откровенным, даже бесстыдным, пронизывающим и как будто раздевающим.
Она уже хотела отвернуться, проклиная себя за импульсивность, которая не в первый раз ставила ее в неприятное положение.
Но тут мужчина предложил:
– Угощайтесь.
Его голос отвлек ее от невеселых мыслей. Она едва не отшатнулась, когда он протянул ей хлебницу:
– Если хотите, можете забрать все.
И только тогда Белл увидела, что одна рука его покоится на перевязи. Аккуратной и черной, как и вся его одежда, но тем не менее на перевязи.
Этот человек был ранен.
И тут Белл поняла, почему он кажется ей таким знакомым, почему у нее такое чувство, будто они знакомы.
Потому что он покалечен, так же как и она.
В какой-то степени она действительно его знает. Может быть, и не самого человека, а то особое выражение в глазах, которое указывает на то, что он пережил нечто столь значительное, что оно, несомненно, изменит его жизнь. Всего одно происшествие – не целый ряд, а всего одно, – и ты уже видишь мир в другом свете, да и мир по-иному смотрит на тебя.
Белл не знала, имеет ли перевязь какое-то отношение к случившемуся. Но где-то когда-то что-то произошло. Какой-то неожиданный поворот судьбы, и все переменилось. Она глубоко вздохнула. Все это ей хорошо знакомо. Она узнает отчаяние, прикрытое маской равнодушия, которое видит, разглядывая себя в зеркале.
Тяжело дыша, Белл стала напевать – медленно-медленно, тихо-тихо.
Помнит ли он тот момент, когда произошла перемена? Может ли как-то определить, назвать его? Хранит ли в своей памяти? Белл запела громче, отбивая пальцами такт по белой льняной скатерти.
– С вами что-то случилось? – спросил мужчина.
Его низкий голос окутывал ее, словно теплым одеялом. Впечатление было такое, будто он в самом деле беспокоится за нее. У Белл перехватило дыхание. Она ничего не ответила. Да и что сказать? Ей надо выбраться на свежий воздух. Здесь она просто задохнется!
Белл попробовала отодвинуть стул, но руки плохо повиновались ей, точно она была неуклюжей школьницей, и стул упал. Несколько голов повернулись в ее сторону. Сосед-пират стал подниматься.
– Со мной все в порядке, – с трудом выдавила она, вынимая из сумки несколько монет и бросая их на стол. – Все в полном порядке.
Незаметно подошел метрдотель. Когда он притронулся к ее локтю, Белл обернулась с широко раскрытыми глазами.
– Я должна идти, – с запинкой пробормотала она. Повернувшись, Белл поспешно, насколько позволяла хромота, направилась к выходу.
Она выбежала в ночную тьму. Ветер завывал сильнее, чем прежде. С неба обрушивались тяжелые струи ледяного дождя. А она забыла взять свой плащ, даже не подумала о нем.
Воспоминания терзали мозг. Она пошла быстрее, с трудом волоча больную ногу. Вместо того чтобы направиться к Арлингтон-стрит через Бикон-стрит, она свернула в ворота в чугунной ограде и пошла через парк по тропе, которая, как она знала, выводит к ее дому.
Холодные струи дождя секли ее по лицу. По распущенным волосам сбегали ручейки. Тем временем боль в ноге стала нестерпимой. Деревья и скамьи казались одинаковыми, дорожки перепутались. Двигаясь наугад, Белл словно блуждала по лабиринту.
Люблю тебя, мой Колокольчик.
Воспоминания разрывали ей сердце.
Люблю тебя, дорогая дочурка.
– О папа, папа!.. – бормотала она. И ветер тут же подхватывал и уносил ее слова.
Она не чувствовала, как стучат зубы, как дрожь охватывает все тело, не замечала, что всего в пятидесяти ярдах от нее светятся огни ее дома.
Люблю тебя, мой милый Колокольчик.
– О папа!.. – закричала она.
Ее нога зацепилась за торчащий из земли корень. Белл протянула руки в тщетной надежде за что-нибудь ухватиться, колени у нее подкосились, и она рухнула наземь.
– Папа, – шептала Белл, лежа в грязи. – Где ты, папа?..
1870 год
Ренвилл
– Наконец-то я дома!..
Захлопнувшись, дверь поставила заслон на пути холодного февральского ветра. Маленький бревенчатый домик вздрогнул от этого удара.
– Мама, мама, папа приехал! – закричала маленькая Белл.
Торопливо семеня маленькими ножками, она подбежала по грубо отесанному полу, кое-где прикрытому лоскутными ковриками, к отцу и обвила его ногу своими ручонками.
Отец у нее был большой, крупный человек – настоящий медведь, – с густыми, жесткими каштановыми волосами и серыми глазами. Он шутливо говорил, что некогда они были у него такими же голубыми, как у Белл, но потемнели от частого купания в прудах.
– А вот и мой Голубой Колокольчик, – сказал он, снимая тяжелые кожаные рукавицы и гладя девочку по голове.
