Телохранитель хотел говорить, но Гастингс остановил его повелительным жестом:
— Я ничего не хочу слушать. Помни, что я предоставляю тебе свободу, только для того, чтобы ты передал ответ своему господину. Спеши исполнить мое приказание.
Пораженный посланный схватил чалму с пола и побежал, бросив испуганный взгляд на Гастингса: он, вероятно, приписывал таинственную и сверхъестественную силу этому человеку, который с горстью солдат и слуг, окруженный тысячами, говорил тоном победителя. Несмотря на почтительность к губернатору, офицеры позволили себе напомнить об опасности такого ответа.
— Этого я как раз не боюсь, — спокойно возразил Гастингс. — Шейт-Синг так же хорошо знает, как и я, что из Калькутты идет войско, и он не рискнет напасть на нас. А если даже и существует такая опасность, то ее надо преодолеть. Мятеж, жертвой которого пал английский батальон, не останется безнаказанным. Если отступить от требований, предъявленных князю, у которого мы находимся будто бы в плену, то восстание вспыхнет по всей Индии. Чтобы устранить такую угрозу, я охотно готов рискнуть своей жизнью в минуту, когда счастье улыбается нам как никогда, так как я получил известие, что Гайдер-Али умер, а Типпо Саиб просит о заключении мира.
Офицеры восторженно приветствовали губернатора, обещая поддерживать его во всем и переносить с ним все невзгоды.
Ночь прошла спокойно. Гастингс спал хорошо, как всегда. Капитан и другие офицеры чередовались для отдыха, время от времени обходя караулы, расставленные у ворот внутреннего двора, превращенного в маленькую крепость. Еще до рассвета послышались выстрелы из части города, прилегающей к Гангу. Гастингс вскочил и поднялся с капитаном на высокую башню в углу дворца, с которой открывался вид на окрестности. Ружейная стрельба усиливалась, слышались болезненные возгласы и дикий рев, жутко звучавший во мраке ночи. Наконец блеснул первый луч солнца и стало видно, как английские войска плотной массой подвигались к предместью. Толпа народа с криком и угрозами встречала их, иногда отвечая отдельными выстрелами на залпы, стараясь прорвать ряды наступавших, но пули англичан производили в ней все большее опустошение.
— Вот и помощь, — с гордой улыбкой заметил Гастингс. — Теперь трусливые варвары узнают, что значит проливать английскую кровь и держать в плену английского губернатора.
Капитан Синдгэм смотрел в бинокль на далекую равнину и на извилистое течение реки. Вдруг лицо его омрачилось.
— Я вижу только один батальон, а выступило сильное войско, — отметил он. — Вероятно, авангард майора Пофама… Командующий им офицер, должно быть, шел всю ночь, чтобы прийти первым и заслужить славу освобождения губернатора.
— И я, конечно, отблагодарю его за эту услугу, — отвечал Гастингс. — Его рвение не будет забыто.
— Роковое рвение, — проворчал Синдгэм. — Несчастное честолюбие, так как отряд слишком мал, чтобы осилить врагов.
— Индусы разбегаются во все стороны, — отозвался Гастингс, тоже глядя в бинокль. — Дорога к городу свободна, они скоро будут здесь.
— Дорога к городу свободна, — повторил капитан, — но там от храмов идут плотные массы под предводительством факиров и заполняют узкие улицы, с ними наши войска не справятся и будут подавлены численностью. Если каждый убьет десятерых, то все-таки в конце концов будет сам убит… Честолюбивый офицер идет на бесцельное кровопролитие, умоляю вас, ваше превосходительство, если возможно, пошлите гонца, чтобы он вернулся обратно и ждал на берегу остальных.
Гастингс долго молчал и наконец дал согласие. Капитан хотел сам бежать, но Гастингс остановил его:
— Вы нужнее здесь, около меня, я пошлю своих слуг-индусов, которые пойдут разными дорогами.
Так и сделали. Слуги пошли с краткой запиской Гастингса к командующему офицеру. Местность около дворца оказалась безлюдной, все внимание населения сосредоточилось на предместьях. Посланные смешались с толпой на улицах, скрылись из виду и, вероятно, не достигли цели, так как английский отряд спокойно приближался. Он подходил к узким извилистым улицам.
— Они погибнут, — в отчаянии крикнул капитан. — Все погибнут, до последнего человека.
Гастингс не возражал. Он стоял, гордо выпрямившись, но рука его, державшая бинокль, дрожала. Он все еще надеялся, что гонцы успеют предупредить офицера, но им, верно, не удалось пробиться в толпе. Отряд продолжал идти, теперь уже колонной только в четыре человека, из-за того, что улицы все более суживались.
Вдруг капитан закричал:
— Их атакуют!.. Какое несчастное ослепление!.. Теперь нет спасения…
Действительно, когда весь отряд вошел в узкую улицу, из всех боковых улиц ринулись вооруженные массы под предводительством факиров, отрезая солдатам путь впереди и сзади и напирая со всех сторон.
Отряд оказался в отчаянном положении, на него сыпался град пуль и стрел, ожесточенные толпы, возбуждаемые факирами, вплотную наступали. Линия отряда была прорвана во многих местах, солдаты, окруженные со всех сторон, не имели возможности заряжать ружья. Они с трудом отбивались штыками, и если еще убивали врагов, то и сами валились десятками. Немного потребовалось времени, чтобы от отряда не осталось и следа.
— Кончено, — мрачно проговорил Синдгэм. — И нам нет надежды на спасение, если еще промедлит помощь… Против разъяренной толпы устоять невозможно, мы не можем отбиться здесь от нее, а они не постесняются даже поджечь резиденцию своего; князя. Если они будут наступать, — прибавил он еще мрачнее, хриплым голосом, — то тогда лучше взорвать эти стены, если хватит пороха, чем отдаться в руки фанатикам.
— Нет, — отрезал Гастингс. — Это выглядело бы отступлением, а покуда у меня есть хоть капля крови, я не отступлю, так как пока живешь — надеешься, пока надеешься — можно победить.
Капитан взглянул на застывшее лицо губернатора, в глазах которого сверкали молнии.
«Таким должен быть бог войны и разрушения, — подумал он, — когда тот является сокрушить мир, и все живущее содрогается при страшных звуках его рога. То же происходило и в лагере Гайдера-Али, слоны которого уже готовы были растоптать меня, и страх пронзил меня тогда с ног до головы».
Губернатор отправился к караульным и распорядился, чтобы все пятьдесят солдат и приблизительно столько же вооруженных слуг приделали железные засовы к дверям комнат, непосредственно прилегающих к башне, и сделали в них бойницы для просовывания четырех ружейных дул. Все жизненные припасы и сосуды с водой он велел принести в эти комнаты. Когда приготовления закончились, Гастингс опять поднялся на башню следить за движениями врагов.
