– Вы знаете, как сложны сейчас австро-французские отношения, – говорила Софи, устремляя на Максимилиана немигающий мягкий взгляд, тогда как ее маленькая, но сильная рука в длинной, тонкой перчатке покоилась на сгибе его локтя. – Скоро созывается конгресс, на котором будет обсуждаться вопрос о создании коалиции европейских государств, и мне известно, что в данное время министерство рассматривает несколько кандидатур для поездки в составе делегации, в том числе и вашу. Мне кажется, вы с вашими способностями могли бы максимально проявить себя в этом деле.
Он молча и внимательно слушал, и молодая женщина продолжила:
– Знаете, в аристократических салонах Лондона я встречала разных людей, но среди них было много таких, которые постоянно хвалились тем, что сделали двадцать или тридцать лет назад. Они без конца вспоминали об одном и том же событии, яркой вспышкой блеснувшем в начале их пути, забывая о том, что вся последующая жизнь прошла впустую.
– Какое отношение это имеет ко мне? – с едва заметной улыбкой в голосе произнес Максимилиан.
Ему нравилась возникшая атмосфера недосказанности и нравилась эта женщина.
– Потому что вы другой. Вы не думаете о прошлом, вы всегда стремитесь вперед. И в то же время вы никогда не идете напролом; вы искусно вплетаете нить своей судьбы в полотно истории, вы умеете не только действовать, но и ждать и можете заставить время работать на себя.
Он рассмеялся с подкупающей непосредственностью и, по-дружески пожав ее руку, сказал:
– Вы меня обезоруживаете, Софи. Чем мне ответить на ваш комплимент? Приглашением в театр? На выставку живописи в Лувр? Или просто сказать, что вы очаровательны? Но вы наверняка знаете это…
Она улыбнулась, немного загадочно и вместе с тем – с полным пониманием, и поправила пушистый воротник пальто.
– Становится холодно, – промолвила она, – вернемся домой.
Приблизительно через месяц после этого разговора Элиана прогуливалась по улицам Парижа в полном одиночестве, как иногда делала в трудные минуты жизни.
«Одиночество, – думала она, – нет, скорее уединение! Париж помогает человеку уединиться с самим собой и при этом не чувствовать себя покинутым».
Людям свойственно грезить о далеких странах, неведомых уголках земли, но, находясь в Париже, с трудом можешь представить себе, что на свете существуют другие края, настолько глубоко погружаешься в атмосферу этого города, сливаешься с ним душой…
Элиана улыбнулась. Человеческая душа, а особенно душа влюбленного, – невольная пленница Парижа и одновременно – его вечное божество.
Молодая женщина медленно брела по городу, любуясь всем, что видела, – почерневшими камнями мостовой, золочеными куполами церквей, многоликими зданиями; и ей казалось, что именно здесь, в Париже, время замедляет свой ход и образует какой-то странный водоворот: живущий в настоящем человек словно бы видит тени прошлого, скользящие по фасадам домов и лицам идущих навстречу людей, и вместе с тем постоянно окунается в будущее, потому что Париж – приют мечтателей, колыбель грез; ему присуща неуловимая таинственность, что-то плывет в его воздухе, откуда-то доносятся отголоски мелодий, мелькают отблески непонятных видений. И душой овладевает сладостная меланхолия, то особое состояние, когда человек печален, но мудр, слаб, но не безучастен. Он путешествует по Парижу и, размышляя, незаметно для себя вновь восходит к надежде.
С такими мыслями Элиана прохаживалась мимо тянувшейся вдоль Сены каменной балюстрады и вглядывалась в чистую голубизну небес. Воздух был сырой, но теплый; ласточки с тревожными криками стремительно ныряли вниз и, вычертив дугу, снова взмывали ввысь, прямо к солнцу.
Она смотрела вдаль, на башни собора Нотр-Дам и Македонские ворота, когда услышала, как ее окликают по имени.
Оглянувшись, молодая женщина увидела Армана Бонклера, который спешил к ней, на ходу приподнимая широкополую фетровую шляпу. Он, как всегда, был элегантно одет: под расстегнутым сюртуком с пелериной виднелся бланжевый камзол и ослепительное кружево сорочки, а ниже – нанковые панталоны со штрипками.
Арман остановился перед Элианой, и она мгновенно ощутила, как ее окутывает атмосфера грубой чувственности.
Молодой женщине стало не по себе, и она оперлась рукой на влажные, холодные перила моста.
– Это вы, мадемуазель Элиана? – сказал Арман, широко улыбаясь и сверкая белками глаз. – Странно видеть вас здесь!
– А где меня не странно видеть? – спросила молодая женщина.
Против воли она держалась с этим человеком неприветливо, даже резко. Он отталкивал ее своими неуместными настойчивыми притязаниями и, вообще, совершенно не нравился ей.
Арман продолжал улыбаться. Его не так-то просто было смутить.
– В Опере, в вашем салоне, в Триволи.
– Но сегодня я хочу побыть здесь, – устало отвечала Элиана.
Она не слишком хорошо выглядела, была бледна какой-то особой «весенней» бледностью и казалась бесконечно далеким от жизненной борьбы существом с тонкой и нежной, как полевой цветок, оболочкой души – это придало мсье Бонклеру смелости, и он сказал:
– Позвольте угостить вас кофе и, если не возражаете, шампанским. Думается, нам есть о чем поговорить.
Элиана подняла взгляд. Что-то подсказывало ей, что властитель судеб – господин случай – неспроста свел ее сегодня с Арманом, и она согласилась.
Они устроились за столиком на одной из открытых террас. Элиана отказалась от шампанского, и Арман заказал кофе и пирожные.
Какое-то время они молчали, потом Арман произнес очень серьезно и с большой претензией на искренность:
– Мадемуазель Элиана, в последнее время вы были не слишком любезны со мной, и тем не менее я по-прежнему готов предложить вам дружескую помощь. Мне известно, что Максимилиан де Месмей покидает Париж, и, вероятно, вам понадобится поддержка.
Молодая женщина тяжело промолвила:
– Я вас не понимаю.
– Неужели вы не знаете о том, что де Месмей уезжает в Австрию? Его включили в состав делегации конгресса. Кстати, я недавно видел его в Опере в обществе мадам Клермон. Вы, кажется, знакомы с нею? Софи Клермон, племянница мсье Рюмильи. Она красивая женщина и хорошо известна в высших дипломатических кругах. Ходят слухи, она тоже собирается в Австрию. И еще говорят, Максимилиан де Месмей помог ей выкупить имение покойных родителей, где-то возле Луары.
Хотя Элиана была поражена услышанным, она ограничилась тем, что сказала:
– Вот как?
– Да, – подтвердил Арман таким тоном, словно только что сообщил наиприятнейшую новость.
Элиана поднялась с места.
– Благодарю вас, – проговорила она, – но мне пора домой.
