– Правда? – Тилли нахмурилась. – Ты права, Лиза. Теперь я вспомнила. Я думаю, он даже был на вашей помолвке.
– Да, со своей женой. Как же ее звали?
– Адель, – подала голос Тилли. – Неприятная особа.
– Тссс, Тилли! Вдруг он услышит нас…
Медицинский советник убрал салфетку с лица лейтенанта, и женщины обеспокоенно посмотрели друг на друга. Да, это был, несомненно, Эрнст фон Клипштайн, молодой лейтенант из Берлина, родственник фон Хагеманнов. Боже, что же сделала с ним война – он превратился в свою собственную тень: изможденные лицо и тело, бесцветные губы. Короткая светлая борода покрывала подбородок и щеки – как и многие пациенты, он не брился с тех пор, как был ранен.
– Он вас не слышит, – сухо пояснил медицинский советник. – Возможно, уже никогда не услышит… Выглядит он не очень, Мёбиус. Может статься, что мы снова проиграли костлявой.
– Что за костлявая? – наивно спросила Тилли.
– Это смерть, девочка. Единственная, у кого в такие времена самый богатый урожай.
20
Ханна облокотилась о столешницу и выгнулась вперед, чтобы ничто не ускользнуло от ее глаз. Указательный палец правой руки Марии Йордан прошелся по рядам карточек, быстро постукивая по каждой.
– …четыре… пять… шесть… молодой человек… один… два… три… четыре… пять… шесть… длинная дорога… один… два… три… к тебе в дом… да, Брунненмайер…
Повариха сидела у изголовья стола, прямо у теплой плиты, и смотрела на карты так же внимательно, как и Ханна. Позади нее на плите грелись остатки густого супчика из репы, которые она приберегла для старого садовника Блиферта и двух малышей Августы.
– Что за чушь вы несете? – накинулась она на Йордан. – Да что вы думаете, в таком-то возрасте завести себе любовника? Неужели это на меня похоже?
Мария Йордан сделала такое лицо, будто знала лучше, что и на кого похоже, и продолжила считать. В помещение вошла Эльза, она несла из лифта на кухню грязную посуду.
– Да разве можно верить этой Марии? – крикнула она поварихе. – Все враки!
Ханна открыла рот, чтобы защитить Йордан, но не решилась. Все-таки разумнее не выдавать себя.
– Это потому, что любовь еще дожидается тебя? – спросила Мария Йордан, показывая на Эльзу. – Да чего тут удивительного? Мужики-то все на войне. И как нам может повезти в любви?
Эльза поставила стопку посуды в раковину и воздержалась от ответа. «Бедняжка, – подумала Ханна. – Она всегда высматривала доктора Мёбиуса, но, похоже, он влюбился в Тилли Бройер. Неудивительно, ведь она не только молодая, но и красивая, да к тому же богатая».
– Вы должны мне рассказать о Гумберте, Мария! – воскликнула Брунненмайер. – Пропал без вести, бедняга. Но я-то знаю, что он жив. Сердце подсказывает.
Мария Йордан снова начала пересчитывать свои карты:
– …впереди долгая дорога… три… четыре… пять… шесть… О господи, там впереди крестовый король…
– Что это значит? Послушайте меня, Мария. Я плачу не за плохие новости.
– Помолчите же хоть немного, Брунненмайер. Там… Бубновая дама… и семерка… даже свадьба… Кто бы мог подумать…
Фанни Брунненмайер достала носовой платок и хорошенько высморкалась.
– Надо думать, – сказала она. – Эльза права, все эти пасьянсы на картах – одна брехня.
– В любом случае, он вернется, – настаивала Мария Йордан, которая привыкла к недоверчивой клиентуре и не позволяла вводить себя в заблуждение. – Но через какое-то время. Может статься, в плену он, бедняга. Работает на врага. Вот как-то так.
Брунненмайер задрала нос и положила носовой платок в карман фартука:
– Забирай свои карты обратно. И даже не думай, что получишь хоть пфенниг. – Она бросила недовольный взгляд на тележку с кастрюлей, стоявшую рядом с плитой. – Ты что, хочешь, чтобы бедные парни умерли с голоду, Ханна? Давай-ка быстро на фабрику!
– Но госпожа еще не звала меня.
– Сегодня госпожа никуда не пойдет, – сообщила Эльза. – Она сейчас там, в лазарете, у одного знакомого. У лейтенанта фон Клаппрота или что-то в этом роде. Герта говорит, что он, похоже, долго не протянет.
– Вот как.
Ханна соскользнула со скамейки и выбежала в коридор, чтобы надеть пальто и сапоги. Снег начал таять, отчего на дорогах была сплошная слякоть. Вот и попробуй проехать по этому безобразию! Она осторожно нащупала маленький сверток, все еще лежащий в кармане пальто, и дернула скрипучую тележку. На самом деле ее вполне устраивало, что госпожа сегодня не пойдет вместе с ней. За прошедшие дни она выслушала множество предостережений и советов и изрядно устала от наставнических речей. Она давно уже не была малышкой, ей было почти шестнадцать, и она зарабатывала свои собственные деньги. Не много, но все-таки. А про то, что мужчина делает с женщиной, ей не надо рассказывать: она поняла это еще ребенком, когда мать приводила в дом «гостей». И то, что после таких вот визитов можно родить ребенка, Ханна знала. В конце концов, она тоже не лыком шита.
Она осторожно потрогала железную кастрюлю на тележке – та была еще горячей. На обратном пути она принесет немного угля для печи: его на фабрике теперь была целая гора, поскольку паровые машины работали вовсю. От того, что она отсыпет с собой пару лопат угля для виллы, запасы не оскудеют.
Прежде чем взяться за ручку, она поплевала на руки, чтобы они не соскальзывали, и тронулась в путь. Она снова ощущала это удивительное волнение и злилась, когда колеса застревали в снежном месиве и ей приходилось изо всех сил напрягаться, чтобы тронуться с места. «Повадился кувшин по́ воду ходить – там ему и голову сломить», – вспомнила она пословицу и тут же отогнала эту мысль прочь. Никто ничего не заметит, ведь они вели себя очень осторожно.
Когда она дошла до фабричных ворот и сторож распахнул их, сердце ее колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди.
– Ну что, милая? – обратился к ней сторож. – Тебя тут ждут не дождутся. Они прозвали тебя Ханна-с-репой…
– Ханна-с-репой? – возмущенно воскликнула она. – Кто это сказал?
Сторож Грубер пожал плечами.
– Я не знаю. Так уж получилось. Да ты не принимай это близко к сердцу.
Ханна перевезла свою тележку через ворота и, поразмыслив, решила, что это могли быть только женщины, работающие на фабрике. Ну не пленные же, они не знали немецкий настолько хорошо, чтобы придумать такое злобное прозвище. Как будто она была такой же грубой и несуразной, как репа!
В упаковочной ее уже ждали две женщины, которые сегодня должны были раздавать еду и мыть посуду. Подоспели и двое охранников – в своей форме они выглядели как маленькие мальчики, хотя им было уже семнадцать, то есть на год больше, чем ей.
– Ты сегодня поздно.
– Лучше поздно, чем никогда! – выпалила она.
Пока женщины снимали кастрюлю с тележки и открывали крышку, она растирала озябшие пальцы. По помещению разнесся запах вареного картофеля, сельдерея и репы, и Ханна почувствовала, что все еще голодна. Состояние голода было для нее обычным: она всегда хотела есть, ведь порции, что они получали на вилле, были не бог весть какие.
– Хлеб и правда каменный, – ворчливо сказала одна из женщин. – Чем его резать, топором, что ли?
Они разлили суп по жестяным тарелкам и принялись за хлеб. Он действительно не был мягким, но все же его можно было разрезать, а потом съесть, обмакнув в суп. Ханна боялась порезаться, поскольку руки у нее дрожали. Следом в помещение вошли пленные, каждый брал себе жестяную миску с супом и ложку, садился на скамейку или ящик и ел.
Ханна почувствовала его взгляд на свой спине. Это было острое ощущение, как будто кто-то прикасался к ней раскаленным железом. Она с трудом заставила себя продолжить работу, нарезала весь хлеб, положила его в плетеную корзинку и только потом повернулась. Это был он, Григорий… Он сидел на ящике и уплетал айнтопф, не глядя на нее, но она знала, что все его внимание принадлежит ей одной. Однажды он сказал ей, что не должен смотреть на нее, когда рядом другие: его глаза выдавали его.
