– Я вам даже не назвала его фамилию!
– У нас ничьих мужей никогда не бывает, мисси.
– Не смейте хамить! Вас уволят!
– Сомневаюсь, мисси. Хорошего дня.
С этим ничего нельзя было поделать: Шанхайский клуб – оплот мужского шовинизма. Портье отлично знал, что его не только не уволят за наглость, но еще и похвалят.
Эдна могла бы позвонить в десятки других мест и найти нужные сведения о китайских милитаристах, но она тянула до вечера, убеждая себя, что лучше Даниэля ей никто не разъяснит ситуацию.
Спать она легла не в свою постель, а в его. Простыни показались ей ледяными. Она возилась, пытаясь устроиться поудобнее. Представляла, как Даниэль войдет в спальню, как улыбнется, разгадав ее намек.
Но его все не было и не было.
Эдна поднялась, одернула закатавшуюся до подмышек сорочку. Босая, вздрагивающая, спустилась по тускло освещенной лестнице в кухню, чтобы налить себе воды, попыталась нашарить на стене выключатель – и вдруг заметила Даниэля, сидевшего с папиросой у раскрытого окна.
Пахло влажной травой и табачным дымом.
Эдна приблизилась, села рядом на табурет.
– Что не спишь? – спросил Даниэль.
Эдне хотелось рассказать о своих опасениях, о том, как она скучала по нему, а потом с удивлением обнаружила, что с его приездом ее тоска ничуть не уменьшилась. Он был рядом, но их словно разделяло непреодолимое пространство.
Эдна вспомнила одно из писем матери: «Я не доверяю людям, у которых с виду все слишком гладко. Такую отлакированную маску натягивают на себя те, кому есть что прятать».
Неужели мама права и Даниэль что-то скрывает? Может, он ездит в Европу вовсе не для того, чтобы договориться о поставках чая?
Но завести речь о своих страхах – это поставить под вопрос его честность. Эдна не знала, как объясниться с мужем: они никогда не упоминали о слабостях друг друга, не признавались в чувствах. Само собой разумелось, что пошлая сентиментальность – это не для них. Они оба – взрослые и сильные люди, которым смешны бессмысленные церемонии, связанные с отношениями супругов. Их любовь проста и разумна. Сомневаться в ней – значит, разрушить основу основ, показать, что спокойная, уравновешенная Эдна не отличается от других женщин, которые ревнуют, подозревают и в болезненном нетерпении ждут знака, символа: «Я люблю тебя».
Она так и не решилась. Задала вопросы, которые можно обсудить безболезненно, – о милитаристах. Свет из коридора падал косым четырехугольником на истертый деревянный пол с выпуклыми глазками. Воздух был неподвижен и сыр. За окном кричала птица.
– Войны в Китае – это попытки контролировать единственные стабильные источники финансов в государстве: таможню и железные дороги, – объяснил Даниэль. – А Великие Державы, само собой, хотят, чтобы все деньги текли в их карманы.
У Даниэля самый красивый голос на свете. Пусть просто говорит – уже счастье.
– Доходы от таможни составляют около шестидесяти миллионов долларов в год. Из них выплачиваются проценты по внешнему долгу, а на долю пекинского правительства почти ничего не остается. Не имея финансов, оно не может контролировать страну. Как только президент или кто-нибудь из губернаторов пытается прибрать к рукам таможню, иностранные банки дают кредит соседнему милитаристу – на войну против ослушника. И заодно опутывают его новыми долгами.
Даниэль достал папиросу.
– Но отдать доходы с таможни в руки китайцев – значит финансировать политический сыск, полубандитские армии и гаремы. Когда китайские правители берут кредит, никто не задумывается, нужны ли эти долги стране. Они нужны милитаристам – здесь и сейчас. А проценты повесят на крестьян – пусть они расплачиваются.
Свет спички озарил грустное лицо Даниэля. В гостиной часы пробили полночь.
– Каждая сторона в китайской заварухе находится в безвыходном положении. Если уступят иностранцы, они потеряют все, что удалось построить и заработать. Если уступят милитаристы, они потеряют власть; если уступит доктор Сунь Ятсен, рухнет дело его жизни.
– Значит, будет война? – спросила Эдна и почувствовала, как по спине вдоль позвоночника прокатилась холодная капля пота.
– И гораздо более серьезная, чем ты думаешь, – отозвался Даниэль. – Ссора Ученого и шанхайского губернатора – это только начало.
– Но ведь можно как-то предотвратить войну! Надо писать об этом, изобличать негодяев, которые стравливают людей друг с другом!
Даниэль засмеялся:
– Ты действительно думаешь, что войны возникают потому, что кто-то хочет воевать? Никакая пропаганда мира и добра не отменит существующих проблем. Они решаются через кризисы в форме войн и революций – по-другому не бывает. А выигрывает та сторона, которая вступает в сражение на лучших условиях.
– Ты так говоришь, как будто война возникает по воле богов. Люди подписывают распоряжения о закупке оружия, люди ведут человеконенавистническую пропаганду, люди отдают приказ о наступлении…
– И если всего этого не сделать, то враги придут в твой дом и убьют тебя. Конфликт – это естественное состояние. Например, «борьба за мир» – это тоже война: пацифисты пытаются одолеть милитаристов. Между ними существует противоречие, и они преодолевают его по мере сил. Но исход не настолько важен для обеих сторон, чтобы браться за оружие. Когда ставки действительно высоки и победить надо во что бы то ни стало, тут без пушек не обойдется. Наш спор – это тоже война. Мы не можем поступиться своими принципами, значит, мы будем жить в мире до тех пор, пока наши интересы не пересекутся. А потом выиграет сильнейший. Если людям свойственно воевать, они будут воевать.
– О каком споре ты говоришь? – удивилась Эдна.
Ей показалось, что Даниэль смутился. Он не ответил, затушил недокуренную папиросу. Эдна сидела не двигаясь. Он имел в виду их разногласия насчет пацифизма или их отношения в целом?
– Хорошо, – тихо произнесла она. – Бог с ней, с политикой, с интересами держав… Спроси себя: а ты готов быть негодяем и убийцей только потому, что окружающие таковы? Пусть мир несовершенен и ты не в состоянии его исправить, но ты можешь отвечать сам за себя. Любой человек может, если захочет.
Даниэль вздохнул:
– Эдна, я реалист. Меня не очень интересуют идеалистические умственные построения. В жизни бывают обстоятельства, когда и ты, и я, и любой другой человек может оказаться негодяем или убийцей. Это называется «непреодолимая сила».
– Неправда! – воскликнула Эдна. – Лично я никогда не пойду на фронт, чтобы стрелять в людей, которые не сделали мне ничего плохого!
– Ну так они сделают, не беспокойся. И ты погибнешь, потому что окажешься неготовой к обороне.
Заметив, что Эдна с трудом сдерживает ярость, Даниэль притянул ее к себе:
– Ладно, не будем об этом. Это вечный спор мальчика и девочки о войне.
Но она уже не могла остановиться.
– А знаешь, о чем думаю я? – произнесла Эдна сухо. – Все войны развязываются мужчинами. Они решают судьбы мира, даже не спрашивая мнения половины человечества: вы ведь нас не пускаете в свои закрытые клубы, на свои закрытые должности… Вы делаете все, что вам вздумается, а нас ставите перед фактом.
Даниэль взглянул на нее с удивлением:
– Как говорил великий бунтовщик Ганди, «не англичане завоевали Индию, а мы подарили им нашу страну». Женщины сами отдали нам власть над собой.
– А как насчет бойкота по примеру Ганди? – с вызовом спросила Эдна.
– Знаешь, дорогая, у англичан нет другой Индии. Но здесь иная ситуация – на свете полно других женщин. – Он поднялся и подал руку Эдне: – Пойдем спать. Ты ведь понимаешь, что я шучу, правда?
2
Нине надо было бежать по делам, но Китти (так теперь звали китайскую девочку) не отпускала ее, орала. Няня Валентина пыталась дать ей соску:
– Тихо, тихо, маменька скоро вернется.
Китти бросила соску на пол.
Нина растерянно стояла на пороге. В который раз она подумала, что живет в перевернутом мире, где у китайской девочки, подобранной на улице, белая няня, лучшие платья и игрушки. Китти настойчиво перекраивала жизнь под себя: она считала, что Нина – ее мать, и не терпела возражений. Подменить себя Валентиной удавалось только на несколько часов.
