— Наконец-то проснулся. Давно пора. Ты спишь уже двое суток.
Селик не поверил себе, когда услышал голос Рейн. Неужели она привязана рядом? И тут он увидел, что она совершенно свободна и подходит к его кровати. Что за чертовщина! Он рванулся, но не смог разорвать веревки. Тогда он принялся крутить головой, показывая Рейн, чтобы она вынула кляп.
Рейн поняла его.
— Скорее освободи меня, пока Грейвли или его люди не вернулись.
— Не могу, Селик, — тихо проговорила Рейн, отходя от кровати.
— Какого черта?
— Потому что усыпил и связал тебя не Стивен Грейвли.
— Усыпил?..
Селик прищурился, начиная кое-что понимать.
— Кого же мне благодарить?
— Меня, — прошептала Рейн.
— Ах так!
Селик вновь задергался и так, что кровать заходила ходуном, а из тюфяка посыпалась солома. Однако тот, кто привязывал его, хорошо знал свое дело. Селик прямо посмотрел в испуганные глаза Рейн.
— Ты, конечно, понимаешь, что я убью тебя, — заявил он стальным голосом.
— Селик, когда ты успокоишься, ты поймешь, что это для твоего же блага.
Голос у нее дрогнул, выдавая ее сомнение в собственных словах.
— Где мои люди?
— В Йорвике.
— Что они знают о моем исчезновении?
— Гайда сказала им, что ты отправился в Равеншир и вернешься через несколько недель.
— Сколько ты собираешься держать меня тут? В конце концов, где мы?
— Недели две… Пока точно не узнаю, что Грейвли уехал из Уэссекса, — сказала она, садясь на край узкого ложа. — И мы сейчас на чердаке сарая… Только, пожалуйста, не злись… Мы в твоем поместье.
У Селика глаза полезли на лоб.
— У тебя так лопнут сосуды на лбу. Я уже говорила, чтобы ты был поосторожнее.
От ярости он не мог произнести ни слова, не говоря уж о том, что никакие слова не в силах были выразить его чувства. Он крепко зажмурился и начал мысленно считать от одного до ста и обратно до одного, и снова до ста, пока не взял себя в руки.
— Что это ты сейчас бормотал? — как бы между прочим спросила Рейн, стряхивая солому с его штанов.
— Я считаю пытки, которым подвергну тебя, когда освобожусь. Знай, женщина, я буду долго наслаждаться твоими муками.
— Хочешь сказать, это будет похоже на то, как ты наказывал меня поцелуями?
Он смерил ее взглядом, говорившим, что она выбрала неподходящий момент для своих шуток.
— Если и будет поцелуй, то только моего ножа. Сначала, думаю, я сдеру с тебя кожу… О, не всю сразу. Я не хочу, чтобы ты умерла, не испытав других мучений. Может быть, потом я вырву твои ресницы…
Селик внезапно умолк и затряс головой.
— Что там за шум?
Снизу доносился громкий смех.
Рейн отвела виноватый взгляд, и Селик подумал, что его ждет, по крайней мере, еще один сюрприз.
— Говори, — приказал он.
— Это дети.
— Какие, черт побери… дети? — старательно выговаривая слова, спросил он, заставляя себя не давать волю чувствам.
— Сироты, — еле слышно пробормотала Рейн.
Он ничего не сказал. Тогда Рейн крепко сжала пальцы в кулаки.
— Мне нужно было прикрытие на случай, если сюда заявятся саксы, поэтому я открыла сиротский приют.
— Я хочу удостовериться, что правильно тебя понял. Ты решила, будто я не знаю, как мне жить дальше, поэтому усыпила меня, привезла в мое поместье, куда я запретил кого бы то ни было пускать, связала меня и натащила сюда детей, хотя, как тебе известно, я ненавижу этих безродных ублюдков.
— Примерно так, — признала она со слабой улыбкой.
— И кто, скажи честно, помог тебе приволочь меня сюда, ведь не тащила же ты меня сама, как лошадь.
— Не надо говорить гадости. Убби помог мне…
— Убби! Ты и моего преданного друга настроила против меня.
— Это не так, Селик.
— Я хочу помочиться, — внезапно рявкнул он. — Развяжи меня.
— Ой, мне бы надо было догадаться…
Рейн кинулась в глубь чердака и, вернувшись с глиняным горшком, пристроила его сбоку, собираясь развязать шнурки на штанах Селика.
— Даже не думай, — предупредил он ледяным тоном.
— Но, Селик, я же врач. Я ухаживала за моими больными…
— Да я лучше намочу штаны, как ребенок, чем позволю тебе возиться со мной. Воистину, ты перешла все границы приличия, женщина. А что ты придумала для другой… нужды?
— Постельный лоток, — объяснила Рейн как что-то давно известное. — Я сделала его из старой сковородки, которую мне дала Гайда.
— Постельный… постельный лоток, — гадливо произнес Селик. — Если ты посмеешь подойти ко мне с этим, клянусь… Ты меня слышишь, полоумная сука? Ты пожалеешь, что родилась на свет.
Рейн хватило ума отойти от него. Она поняла, что его терпение исчерпано.
— Убби! — заорал он, и мгновенно все стихло внизу. — Убби! Немедленно иди сюда! Немедленно! Я хочу помочиться! А тебе лучше исчезнуть, женщина, — прохрипел он в ярости. — От твоего вида меня тянет блевать.
Она вздрогнула от его грубых слов, лицо ее исказилось от боли, прекрасные золотистые глаза затуманились и задрожали губы. Однако она ничего не сказала и послушно оставила его одного. Плевать! Женщина оскорбила его мужское достоинство и еще, надо же, ждет благодарности!
Внезапно, словно заподозрив вышнюю волю, он обратил взгляд к потолку.
Это ты так шутишь, Господи? Если да, то, пожалуйста, обрати внимание, я не смеюсь.
Еще посмеешься.
Селик почувствовал, что кто-то стоит у него в ногах, но не открыл глаза. Господи, все пять дней он только и делал, что уговаривал Рейн освободить его. Если он еще хоть раз услышит, что она это сделала из любви к нему, то его, наверное, стошнит. А Убби… вот тоже придурок… верит, что Бог лично его попросил открыть приют для сирот.
В сарае было на удивление тихо даже для раннего утра. Рейн, конечно же, отправилась в больницу в Йорвике показывать свои замечательные приемчики монахам. Ха! Когда его руки будут свободны, он ей покажет такие приемчики, о которых ни один медицинский трактат еще не написан. И с Убби, в обязанности которого входило заботиться о его естественных потребностях, он еще тоже поговорит по-свойски за все свои унижения.
Наконец любопытство победило, и Селик чуть-чуть приоткрыл один глаз, чтобы посмотреть, кто осмелился нарушить его покой.
Господи Иисусе! Сиротка, которую Рейн притащила на его землю. Маленькая девочка, которую они встретили около больницы.
Селик обратил внимание на лохмотья, все так же прикрывавшие ее худенькое тельце, но Рейн отмыла малышку, и на ее смешном носике стали видны веснушки. Белокурые волосы заплетены в длинную косу.
Селик нахмурился, стараясь вспомнить, что тогда говорил ее полоумный брат. Ах да, Аслам, торговец рабами, он хотел продать брата и сестру восточному султану. В своих путешествиях он не раз слышал о людях, которые занимались такими делами. Наверное, должно быть стыдно видеть невинных детей, предназначенных для подобного, но это не его дело. На свете много ужасов, а он вовсе не рыцарь, сражающийся с мировым злом. Пусть Рейн и не мечтает.
