— Символом Плантагенетов, — закончил за нее Дэвид, едва сдерживая гнев. — Нет, Маргарита.
— Это что, настолько невозможно? Вы очень похожи на них, Дэвид. Даже Генрих отметил это, а кому знать, как не ему?
— Что бы я ни говорил тогда перед всеми, я не Эдуард V. Я не тот бедный парень, каким вы или любой другой хотели бы меня считать.
— Вы уверены?
— Я не рождался в замке, меня не заточали в Тауэр, — решительно тряхнув головой, заявил он. — Я помню женский монастырь с очень раннего возраста, слишком хорошо помню монахинь, скудный рацион, березовые прутья для наказания и постоянный звон колоколов, призывающий к молитве.
— Но как же клеймо? Кто так мог поступить с ребенком? Конечно же, это должно быть нечто большее, чем простая прихоть, это какой-то знак…
— Какой, Маргарита? И для кого? И зачем?
— Я не знаю, но…
— Это только старый шрам — возможно, я порезался, или упал в огонь, или прислонился к раскаленному металлу, когда был еще малышом. То, что шрам на что-то похож, — чистой воды случайность.
Она не верила ему. Он не мог разглядеть шрам так, как она, никогда не видел его вблизи, детально.
Такие отметины никто случайно не получает. Нет, это невозможно. Это изображение преднамеренно впечатали в кожу так, чтобы оно получилось четким. Отметина была гладкой и бледной на фоне потемневшей от солнца кожи его плеча, так что он получил ее практически сразу после рождения.
От ужаса у нее сжалось сердце, а на краях ресниц повисли слезинки. Как он, должно быть, кричал от боли, бедный брошенный ребенок, оставшийся без матери и отца, которые могли бы защитить его! Опустив голову, Маргарита прижалась губами к крошечному изображению цветка.
Ее губы стало покалывать, когда она коснулась неправдоподобно горячей кожи Дэвида, и внутри у нее тут же взорвалось желание. Дэвид вздрогнул, и на его плечах появились пупырышки гусиной кожи, которые Маргарита почувствовала губами. Она тут же провела по ним ладонями, словно пытаясь успокоить его.
— Маргарита…
— Что?
— Вы… Вы не должны…
— Так уж и не должна? — Ее голос стал низким и немного сдавленным. — Идемте со мной в постель, покажите мне, чего еще я не должна делать. Идемте в постель, вам нужно отдохнуть.
— Если я пойду с вами и окажусь в опасной близости к кровати, — угрожающе прорычал Дэвид, — то отдых — это последнее, чем я там займусь.
— О! — Только это она и смогла произнести, поскольку обещание необузданного удовольствия, прозвучавшее в его словах, лишило ее возможности дышать.
— Я не могу лежать рядом с вами, когда на вас нет ничего, кроме волос, переливающихся оттенками меда, и сена, и эля, и молодых каштанов, не прикасаясь к вам. Но если я прикоснусь…
— То что? — спросила она, когда он запнулся.
— Я буду еще менее склонен спать.
— Вы хотите, чтобы я спала здесь в одиночестве? — пробормотала она, снова проводя ладонью по изгибу его чистого плеча, трогая мышцы, поднимавшиеся над плечом крутыми уступами.
— Я устроюсь на полу. Этой епитимьи будет достаточно, чтобы я отвлекся от мыслей о вас.
— Там холодно. И жестко.
— Вот и хорошо.
Он стал на ноги, и вода взметнулась за ним каскадами, а пена начала сползать с его тела в бадью. Кончики пальцев Маргариты скользнули вниз по его спине. Они горели, когда она провела ими по мышцам спины до напряженного изгиба ягодиц.
Воздух свистящим шепотом вырвался из его легких. Он быстро обернулся и, схватив за руку, так резко поднял ее, что Маргарита упала на него. Ее лицо на миг прижалось к плоской, влажной поверхности его живота, а его твердый жезл укрылся в ложбинке между ее грудями. Она ахнула и закашлялась, ощутив прикосновение горячей твердой плоти. Он выругался и потянул ее вверх, обхватил рукой за бедра и, приподняв, прижал к своей груди. Несколько широких шагов, сопровождаемых плеском лившейся на пол воды — и Дэвид бросил пленницу на кровать. Он последовал за ней и буквально свалился на нее.
Она торжествовала. На сей раз им никто не помешает, и он не остановится. Она познает все ласки, какие только он может подарить женщине, познает любовь, которую он бездумно тратил на француженок. Она лежала, почти не шевелясь, разбросав волосы, быстро и неглубоко дышала и слушала, как сильно бьется ее сердце, колыхая грудь.
Он перенес тяжесть своего тела на локоть, но не стал убирать ногу с ее колен, прижимавшую ее к кровати. Окинув неспешным взглядом ее волосы, он перевел его на округлые холмы ее грудей, а потом на подрагивающий живот. Не торопясь, он взял ее за руку, завел ее за голову и перехватил другой рукой. Поймал другую руку и сделал с ней то же самое.
Она была совершенно беззащитна перед ним. Она отдалась на его милость, хотя сомневалась, будет ли он добр с ней. Несмотря на то что она предвкушала это, хотела этого, знала, что это необходимо, в ней все равно поднимался страх. Она наблюдала за ним, и ее веки задрожали, когда он наклонился к ней.
Его радужка была цвета лазури, но сейчас ее почти закрыли расширяющиеся черные круги зрачков. Она видела в них свое отражение, обрамленное красно-золотой каймой света лампы. Вид у нее был распутный и смелый, совершенно не соответствующий царившему в душе смятению.
Он коснулся ее волос, убрал шелковистый локон, упавший ей на губы, провел по нему пальцами, пока они не стали частью золотого мотка пряжи, лежавшего на одной груди. Его взгляд опустился на эту ширму и напряженный сосок под ней. Он еще сильнее нагнул голову, пока его теплое дыхание не зашептало по чувствительной плоти. Пока Маргарита не выгнула спину, предлагая себя ему.
Дэвид принял дар, сомкнув губы на спелой ягодке соска. Его ощущения усиливало трение ее волос о кожу. Он провел языком по соску, вокруг него, бесконечно поддразнивая. Казалось, что он хочет получить ее реакцию, терпеливо ждет, пытается вызвать ее хитростью. Он обхватил ее за талию своими длинными и твердыми пальцами фехтовальщика, приподнял ее, привлек к себе.
Все ее ощущения сосредоточились там, где он ласкал и посасывал ее. Ей казалось, что ее натягивают, словно тетиву лука, все сильнее и сильнее, но что Дэвид по-прежнему все держит под контролем — благодаря своей силе, своему невероятному мужеству. Однако его хватка была осторожной, его мощь выжидала. Он не сделает ничего, что она отвергнет. Но это впечатление было обманчивым: он обладал достаточными навыками и терпением, чтобы склонить ее к чему угодно.
Его мужское могущество окружило ее, неумолимо давило на нее. Маргарита осознала это, когда ощутила на себе его могучие мускулы, тугую поверхность живота, раздувшийся орган, лежавший у ее бедра. Его самоконтроль был абсолютным, но он мог отказаться от него в любое мгновение, мог использовать его, чтобы забрать у нее то, что пожелает, и так, как пожелает.
