Психея тихо ахнула от негодования, но ответ Гейбриела поверг ее в шок.
– Здравствуй, отец. Я был уверен, что встречу теплый прием.
Гейбриел произнес это спокойно и вежливо, но с циничной усмешкой на лице. Психея могла только догадываться, чего это ему стоило. Он стоял не шевелясь, как будто приготовился к схватке с врагом, куда опаснее тех, с которыми они до этого встречались.
– Почему я должен радоваться твоему приезду? После тех слов, которые ты бросил мне в лицо, когда уходил, чего другого ты ожидал?
Психея видела, как в этом человеке удивление уступает место гневу.
– По-моему, я тогда сказал: «Какой же ты отец?», – по-прежнему спокойно заметил Гейбриел. – При тех обстоятельствах это был вполне правомерный вопрос.
– Наглость, проклятая наглость! – почти прорычал старик. – После того, что ты сделал…
– Много воды утекло с тех пор, не правда ли? Оставим старый спор до лучших времен. А сейчас по некоторым причинам я приехал с дамой, и мы должны здесь переночевать. Мы уедем завтра утром и больше не будем нарушать твой покой. – Не дожидаясь ответа, Гейбриел отвернулся.
Его отец? Гейбриел даже не представил ее, подумала Психея, все еще озадаченная происходящим. Почему Гейбриел никогда не говорил, что его отец так богат? Почему у них так испортились отношения? Убийство, слухи об убийстве благородной леди – не в этом ли все дело?
– Гейбриел…
– Потом, – тихо сказал он. – Знаю, у тебя есть ко мне вопросы.
Вопросы? У нее их множество. Но он взял ее за руку и вывел в пустой холл. Неужели слуги разбежались, растерявшись от появления гостей, которые, как она догадывалась, редко посещали этот дом.
Гейбриел провел ее по коридору, и они вышли через другую дверь. Неужели он передумал и они уже уезжают? Психея с радостью покинула бы этот негостеприимный дом.
Гейбриел молчал. Они прошли мимо невероятно ухоженного сада, где не смело пробиться ни одно сорное растение. Как и дом, сад был в идеальном порядке, но в нем не было души. Гейбриел сорвал одну рано распустившуюся розу и продолжал идти.
Психея пыталась представить маленького мальчика, живущего в этом холодном доме, и ей захотелось плакать. А его мать? Она-то не могла быть такой же жестокой и бесчувственной, как тот человек, которого она только что видела.
– Гейбриел! – Она пыталась пробиться сквозь стену, которой он окружил себя.
– Подожди, – сказал он. – Я хочу посмотреть… я ищу свою мать.
Психея отложила свои вопросы и молча шла за ним мимо французского сада, мимо огорода с ровными рядами грядок. Почему Гейбриел ищет свою мать здесь? Или она обычно прячется в саду, и это ее единственное убежище? При таком муже это легко понять.
Но они все шли мимо фруктового сада, мимо небольших рощиц. Наконец они подошли к невысокой каменной стене, и за ней Психея увидела фамильное кладбище, в центре которого возвышалась маленькая часовня из серого камня. Может быть, его мать находит утешение в молитве? Дверь часовни была закрыта, но Гейбриел повернул в другую сторону и повел ее по дорожке, посыпанной гравием. На минуту он остановился и огляделся.
Психея начинала понимать. Большинство памятников были очень старыми, покосившимися от времени. Видимо, у семьи Синклеров были старые корни.
Гейбриел подошел к могиле, по-видимому, появившейся не так давно. На небольшом камне была короткая надпись «Мэри Гиллингем» и даты рождения и смерти. Его мать умерла три года назад, когда Гейбриел был еще за границей. Психея тоже потеряла родителей и знала, какое это горе. Она хотела дотронуться до Гейбриела, утешить его. Но он стоял неподвижно, и мысли его, казалось, были далеко.
– Привратник рассказал мне, – тихо, словно разговаривая сам с собой, произнес он, – что мой отец даже не собирался известить меня.
– О Гейбриел! – Психея едва сдерживала слезы.
– Грубый камень, даже никакой надписи, – продолжал он. – Будь он проклят, он отказал ей даже в этом. Я заменю камень.
Психея положила руку на его плечо, он стоял как каменный, но его душу, должно быть, наполняли боль и печаль.
– Она всегда умоляла его не бить меня. Когда отец отсылал меня спать голодным, она потихоньку приносила мне хлеб с маслом в носовом платке. Она пыталась оберегать меня, но отец был слишком силен и жесток.
– Она, наверное, очень любила тебя, – тихо сказала Психея.
– Возможно, – сказал он странным тоном. – Но она не пришла, чтобы уговорить его не отсылать меня. Я надеялся, что хотя бы один раз она открыто выступит на моей стороне, когда от этого столько зависело, но…
– Может быть, она очень боялась, – нерешительно предположила Психея, хотя не понимала, как мать могла не защитить свое дитя. Конечно, трудно представить женщину, тем более робкую, нежную Мэри, которая могла бы противостоять чудовищу, которое Психея видела в кабинете. Какая жизнь была у этой несчастной женщины! А Гейбриел…
Как всегда, он словно прочитал ее мысли.
– Когда я был ребенком, он не был таким… как сейчас. Он всегда был груб, суров, но не так часто ругался и пускал в ход кулаки. Но… отец думал, что моя мать изменила ему.
– О Боже… – Психея не нашлась что сказать.
– Он был одержим мыслью, что я не его сын. Я мало походил на него. Старший брат унаследовал его нос и светлые волосы. Я же – фамильные черты моей матери. Он становился все более злобным и жестоким. Мать старалась как можно чаще отсылать меня к своему отцу. Он был добрым, ученым человеком, в нем было мое спасение. Он сумел вселить в меня веру в себя вопреки стараниям родного отца, постоянно утверждавшего, что я ничтожество.
Гейбриел положил сорванную в саду розу к подножию камня, выпрямился и глубоко вздохнул.
– Надеюсь, она не поверила сплетням. Я так и не успел объяснить ей…
Психея затаила дыхание, неужели он наконец признается, из-за какого скандала его выгнали из дома?
– Ее звали Сильвия Фаули, но все, знавшие ее, называли ее Сильви, – тихим голосом начал Гейбриел. Он смотрел на могильный холмик, избегая взгляда Психеи. – Когда я встретил ее, она была женщиной тридцати двух лет, маленькой и изящной, как бабочка, у нее были мягкие каштановые волосы и большие карие глаза. Я гостил у школьного товарища, дедушка к тому времени уже умер, и я пользовался любым предлогом, чтобы не возвращаться на каникулы домой. Она была женой дяди моего друга. Казалось, ей нравилось находиться в моем обществе, она не считала меня слишком молодым для нее, танцевала со мной на рождественском балу, улыбалась, заглядывала мне в глаза и гладила по щеке… Я был пленен. Ни одна женщина так не относилась ко мне. Когда все засыпали, она приглашала меня в свою комнату. Разумеется, у нее с мужем были отдельные спальни.
