Замерев, Шойболини стояла с неподвижным взглядом широко раскрытых глаз, губы ее пересохли. Чондрошекхор встревожился, он понял, что это дурной знак.
— Шойболини, пойдем со мной! — позвал он.
Но она его не услышала. Тогда Чондрошекхор несколько раз встряхнул ее за плечо и снова позвал:
— Пойдем со мной!
Шойболини вдруг встала и прерывающимся от волнения голосом заговорила:
— Пойдем, пойдем! Скорее пойдем! Скорее пойдем отсюда!
С этими словами, не дожидаясь Чондрошекхора, она устремилась к выходу из пещеры и бросилась бежать, но в темноте споткнулась о камень и упала. Подойдя к ней и увидев, что Шойболини снова потеряла сознание, Чондрошекхор поднял ее и вынес из пещеры. Затем он отправился к протекавшему неподалеку небольшому прозрачному ручью, окропил ей лицо водой, и Шойболини скоро пришла в себя.
Открыв глаза, она тихо спросила:
— Где я?
— Я вынес тебя из пещеры, — ответил Чондрошекхор.
Шойболини задрожала, ее снова охватил страх.
— Кто ты?
— Почему ты спрашиваешь меня об этом? — испугался Чондрошекхор. — Разве ты не узнаешь меня? Я твой муж.
Но Шойболини только громко рассмеялась и запела:
Мой муж — золотая пчела,
Что порхает с цветка на цветок.
Ты, любимый, наверное,
Сбившись с пути, залетел ко мне.
— Ты кто? Лоуренс Фостер? — вдруг спросила она.
Чондрошекхор понял, что богиня разума, чье сияние делало эту женщину прекрасной, покинула ее, и теперь в золотом храме поселилось ужасное безумие. Чондрошекхор заплакал. Очень нежно он снова позвал:
— Шойболини!
— Кто такая Шойболини? — засмеялась она в ответ. — Подожди, подожди... Была одна девочка, которую звали Шойболини, и был мальчик, которого звали Протап. Однажды ночью мальчик превратился в змею и уполз в лес, а девочка превратилась в лягушку и последовала за ним. Потом змея проглотила лягушку, я сама видела. Эй ты, сахиб! Ты кто, Лоуренс Фостер?
— Великий создатель! Что ты с ней сделал?! — дрожащим от волнения голосом воскликнул Чондрошекхор.
Шойболини снова запела:
Что ты сделала, подруга?
Поймав в сети моего любимого,
Ты плывешь с ним по реке любви,
Вышедшей из берегов.
Потом стала разговаривать сама с собой:
— Кто мой любимый? Чондрошекхор. Кого поймали в сети? Чондрошекхора. Кто плывет? Чондрошекхор. Где берег? Не вижу. Ты знаешь Чондрошекхора?
— Я и есть Чондрошекхор.
Словно тигрица, Шойболини бросилась мужу на шею. Она больше не произнесла ни слова, а только плакала; слезы текли ручьем, и скоро его грудь, шея, руки, одежда стали совсем мокрыми. Чондрошекхор тоже плакал.
— Я пойду с тобой, — сквозь слезы проговорила Шойболини.
— Пойдем.
— Ты не станешь меня бить?
— Нет.
Тяжело вздохнув, Чондрошекхор поднялся. Шойболини тоже встала. Разбитый и подавленный, шел Чондрошекхор, ведя за руку безумную Шойболини. Она то смеялась, то плакала, то принималась петь.
Как только английские лодки приплыли в Муршидабад, Мухаммеду Таки Хану немедленно сообщили об этом, и он отправился на свидание с Амиатом. Встреча была обставлена очень пышно. Мухаммед Таки пригласил Амиата к себе на обед, и тому ничего не оставалось делать, как принять приглашение. Затем Мухаммед Таки Хан вызвал надежных людей и приказал им задержать английские лодки, чтобы они ни в коем случае не смогли отчалить от берега.
Находившиеся в лодках тем временем стали совещаться, стоит им идти на обед к Мухаммеду Таки или нет. Гольстон и Джонсон считали, что англичанам нечего бояться и надо идти. Но Амиат возразил:
— Сейчас, когда вражда с навабом обострилась и вот-вот начнется война, нам незачем идти на риск.
Весть о том, что англичане приглашены на обед, быстро достигла и той лодки, где находились две пленницы — Долони и Кульсам. Женщины шепотом стали обсуждать это событие.
— Ты слышала, Кульсам? — обратилась к служанке Долони. — Наверное, нас скоро освободят!
— Почему? — удивилась та.
— Неужели ты не понимаешь? Они получают любезное приглашение от наваба, у которого они похитили его бегум, разве в этом не кроется тайный умысел? Поверь мне, сегодня англичане расстанутся с жизнью.
— А ты этому будешь рада?
— Еще бы! Конечно, лучше, если бы обошлось без кровопролития. Но почему не радоваться смерти людей, которые захватили нас в плен, и тому, что мы получим наконец свободу?
— А почему ты так стремишься получить свободу? Англичане правда держат нас под замком, но, видимо, ничего плохого с нами делать не собираются. Ведь они просто лишили нас свободы, а вреда никакого не причинили. Мы женщины, и, где бы ни находились, мы всегда затворницы.
— В своем доме я Долони-бегум, а на английской лодке я пленница! — с гневом воскликнула Долони. — Хватит, я не хочу больше говорить с тобой об этом. Ответь мне только, как ты думаешь, для чего англичане захватили нас?
— Я ведь уже говорила — мы заложницы. В Мунгере наваб захватил Хэй-сахиба, а англичане захватили нас. Как только отпустят Хэй-сахиба, сразу же отпустят и нас. А вот если с Хэй-сахибом что-нибудь сделают, тогда и нам не поздоровится, а так нечего бояться.
Долони еще больше рассердилась.
— Не знаю я ничего о твоем Хэй-сахибе! — воскликнула она. — Я не хочу слушать, как ты заступаешься за англичан! Ты, наверное, не ушла бы отсюда, даже если бы тебя отпустили?
— А разве ты уйдешь, если останусь я? — с улыбкой спросила Кульсам.
— Ты этого хочешь? — окончательно вышла из себя Долони.
Кульсам стала серьезной и задумчиво проговорила:
— Разве можно предсказать, что нам суждено?
Долони нахмурилась и замахнулась на служанку, но не ударила. Ее рука с маленьким кулачком, похожим на бутон нераспустившегося цветка, так и застыла над ухом Кульсам, скрытым черным локоном, напоминавшим мохнатую пчелу, склонившуюся над прекрасным цветком.
— Зачем Амиат два раза вызывал тебя? Скажи мне правду, — раздраженно спросила Долони.
— Я тебе уже говорила: он узнавал, удобно ли тебе здесь. Англичане хотят, чтобы нам было хорошо. Дай бог, чтобы они нас не отпускали!
— Дай бог, чтобы ты скорее умерла! — снова замахнулась на нее Долони.
— Если англичане нас отпустят, мы опять попадем к навабу. Тебя-то он еще может простить, но мне, я знаю, пощады не будет. Если я где-нибудь найду убежище, то никогда больше не появлюсь при дворе наваба.
