Корнелия улыбнулась сонно и счастливо, потом вдруг сразу проснулась от холодного ужаса, пронзившего ее. А что, если теперь, когда они возвратились в Котильон, Дезире забыта?
Стоило ей подумать об этом огромном замке, она сразу поняла, что это идеальная обитель для герцога и всего того, что олицетворяло его высокое положение — титул, наследственное место при дворе, обязанности крупного землевладельца.
Когда-то он хотел убежать вместе с тетей Лили, это правда, теперь же от него требовалось совсем другое. Свет обрушил бы порицание на Лили, а не на герцога, потому что она была замужем, и разрыв в ее семье вызвал бы скандал. А прегрешения мужчины скорее всего простились бы, ведь он был холостяком и ничем не связан.
Но теперь он превратился в обидчика, и все пошло бы иначе. Он стал бы виновником развода, навлек бы на себя позор. Пришел бы конец всем королевским визитам в Котильон, которые вызывали столько толков, он не имел бы права входить в королевскую ложу на скачках в Аскоте, ему не позволялось бы появляться при дворе. Разводы происходят все чаще, это правда, но виновная сторона по-прежнему остается парией, сосланной за пределы приличного общества.
— У него есть так много — как он может от всего этого отказаться? — прошептала Корнелия.
Она вспомнила его портрет, висевший над камином в библиотеке в наряде, который он надевал на коронацию Эдуарда VII. Вид у него там очень заносчивый и высокомерный, с темной головой, горделиво поднятой над белым горностаевым воротником. И этим тоже ему придется пожертвовать — почетным местом, которое переходило по наследству к главе семьи с тех пор, как первый граф Вайн, предшественник герцогов Роухамптонов, был оруженосцем на коронации короля Генриха VI.
«Может, я прошу слишком многого», — вздохнула Корнелия и тут только поняла, что на окнах сдвинут коралловый шелк гардин. Оказалось, пришла Вайолет. Она взбила две подушки в изумительном кружеве и положила их под голову Корнелии, а затем принесла капот из голубого шифона, в котором можно было сидеть в кровати.
— Только что доставили письмо для вашей светлости, — сообщила Вайолет, внося поднос с завтраком, — слуга ждет ответа.
— Письмо? — удивилась Корнелия. — Но никто не знает, что мы здесь!
— Человек ждет, ваша светлость.
Корнелия взяла письмо. На конверте она увидела герцогскую корону. Распечатав послание, она внимательно прочитала его и сказала Вайолет, стоявшей возле кровати:
— Одеваться немедленно, Вайолет, и пошли кого-нибудь сообщить герцогу, что я скоро спущусь и хочу его видеть.
— Его светлость уже просил меня передать вам поклон от него, — ответила Вайолет, — и сказать, что он просит вашу светлость прийти в библиотеку, как только вы сможете.
— Я буду готова через двадцать минут, — быстро ответила Корнелия, — и велите слуге подождать.
Когда Корнелия вошла в библиотеку, герцог поднялся из-за большого письменного стола, за которым сидел. Что-то в его облике показалось ей странным, но потом она поняла почему. На нем был не обычный костюм, который он всегда носил в Котильоне — бриджи для верховой езды и спортивная куртка с пуговицами, украшенными эмблемами его полка — а темный дорожный костюм, что был на нем накануне.
Герцог официально приветствовал жену и жестом пригласил ее сесть на диван возле камина. Но она намеренно пересекла комнату и выбрала место у большого окна фонариком, выходящего на озеро. Таким образом он повернулся лицом к свету, а разглядеть ее выражение ему было бы затруднительно.
— Я хочу поговорить с вами, Корнелия, — начал он, теребя золотую цепочку от часов, украшенную перламутром.
Герцог выглядел усталым и измученным, но в то же время чрезвычайно красивым, и Корнелия вновь ощутила необъяснимое чувство слабости, которое всегда приходило к ней, когда он был поблизости. Она с трудом заставила себя заговорить холодно и равнодушно.
— Мне передала горничная.
— Я собирался поговорить с вами вчера вечером, но вы так устали после нашего путешествия, что я решил — это будет безжалостно.
Корнелия склонила голову:
— Благодарю вас. Наступила короткая пауза.
— Мне трудно начать, — заговорил герцог, — но все же легче, чем в том случае, если бы мы были на самом деле мужем и женой. Проще говоря, хоть я и опасаюсь, что повергну вас в шок, я хочу развестись с вами.
Корнелия опустила глаза, с минуту она не осмеливалась взглянуть на него.
— Как я сказал, это будет для вас ударом, — продолжал герцог. — Мы поженились без любви, а потому мне не так сложно, как было бы в противном случае, сообщить вам, что я полюбил.
— Опять? — не удержалась от вопроса Корнелия. Произнеся это слово, она подняла голову и увидела, что он вспыхнул.
— Наверное, вы имеете право на подобное замечание, — сказал он, — знаю, вы презираете меня, и я не могу упасть еще ниже в ваших глазах, поэтому скажу правду. Никогда, ни на одну секунду в самых диких своих мечтах я не предполагал, что ваша тетя уедет со мной. Сейчас, возможно, легко об этом говорить, но я прошу вас поверить мне, что это правда. Я полагал, что люблю ее, но в то же время знал, что ее любовь ко мне далеко не безгранична. Я привлекал ее, и она гордилась своей победой. В то же время она не была готова даже к самой малой жертве ради того чувства, которое мы называли любовью. Когда я просил ее бежать со мной, в тот раз, когда вы, к несчастью, все узнали, да кроме того, и еще несколько раз, во мне сидел какой-то дьявол, который подталкивал меня к тому, чтобы соблазнить Лили, к тому, чтобы заставить ее потерять голову! Красивую голову, но очень твердо сидящую на плечах; однако, пока я изображал Фауста, меня не покидала уверенность, что никакие мои слова или поступки никогда не вынудят ее совершить самоубийство в глазах света.
Герцог прошел по комнате и остановился на секунду у окна, чтобы бросить взгляд на озеро.
— Теперь, в холодном пересказе, все это звучит чрезвычайно неприятно, — сказал он, — и я даже не смею надеяться, что вы мне поверите. Просто пытаюсь объяснить свои поступки, чтобы вы поняли разницу между тем, что я чувствовал тогда, и теперешними моими чувствами к другому человеку.
Голос его стал глуше и, казалось, даже дрогнул; герцог явным усилием снова повернулся к Корнелии.
— Мое чувство к Лили Бедлингтон было предосудительным и бесчестным, но мы оба взрослые люди и оба понимали в глубине души, почему можно не опасаться никаких серьезных последствий того, что на самом деле было не более, чем легким флиртом, интрижкой, ничего общего не имеющей с настоящей любовью.
— Мне с трудом верится, что вы так думали в то время, — холодно заметила Корнелия.
