По крайней мере, так ему показалось, потому что дни и ночи сменяли друг друга, но он не видел ни единого человека, кроме тюремщика-суданца, черного, как зимняя ночь, с исполинскими мускулами. Этот сторож раз в день приносил ему плошку с кашей из репы и турецкого гороха, черствый кусок хлеба и кувшинчик воды. Тюремщик, возможно, был немым, потому что ни разу не ответил ни на один вопрос из тех, какие задавал ему узник на всех известных ему языках. Похоже было, будто он их и не слышал.
Кроме того, поначалу дверь иногда с грохотом распахивалась посреди ночи, и узник, спавший на вырубленной в камне скамье, просыпался. Сердце у него отчаянно колотилось: он думал, что за ним пришли для того, чтобы увести на пытки, которыми грозил ему султан. Но ничего такого не происходило: входил вооруженный человек с факелом, придвигал ему этот факел к самому лицу, некоторое время, усмехаясь, смотрел на него, потом уходил, а Тибо с облегчением, которого стыдился, снова падал на свое холодное жесткое ложе. Но через некоторое время он не видел уже никого, кроме тюремщика, и понемногу начал впадать в уныние, а когда думал о Бодуэне, им овладевало отчаяние. Мало того, что проказа не дает ему передышки, — к жестоким мучениям гниющего заживо добавится горе потери, ведь он утратит того, к кому относился как к брату. Кроме того, Тибо явственно чувствовал, что с каждым днем, который он проводит в замкнутом пространстве, питаясь тухлятиной, силы его покидают, хотя он и принуждал себя есть, и старался как можно больше двигаться в отведенном ему тесном помещении. Нередко он впадал в бессильную ярость: он ненавидел Саладина, хотя льстецы в один голос уверяли, что у того рыцарская душа. Он, пребывая в своем дамасском дворце, должно быть, наслаждался, представляя себе агонию противника, которого, по его словам, уважал. О, если бы снова ощутить в руке привычную тяжесть меча, увидеть ослепительное сияние солнца и умереть на поле боя вместо того, чтобы медленно гибнуть в темнице, где его, может быть, скоро и кормить перестанут, и дверь больше никогда не откроется... А может, его замуруют в этой могиле, отравленной миазмами его собственных испражнений? Несчастный полностью утратил представление о времени.
Но вот однажды вечером, едва он успел пристроить свое изболевшееся тело на каменной скамье в поисках сна, все меньше и меньше восстанавливавшего его силы, в камеру вошел черный тюремщик, положил ему на плечо тяжелую руку, без труда, как ребенка, поднял его на ноги, а затем указал на дверь, за которой поблескивали кривые сабли двух стражников. Он шагнул за порог, и они частично проделали в обратном направлении путь, которым он прошел... сколько же времени назад это было?
Его привели в большой зал судебных заседаний, как ему показалось — заполненный толпой, над которой, словно барашки волн, пенились разноцветные тюрбаны. В самой глубине этого зала располагалось устланное ковром возвышение, и там, на чем-то вроде золотого подноса на очень коротких ножках с невысокой оградкой, восседал Саладин. Под его скрещенными ногами виднелась лежавшая на этом троне большая подушка из темного бархата. Султан был облачен в роскошное одеяние из пурпурной парчи с более темными завитками, рукава которого в верхней части были перехвачены двумя широкими полосами золотого шитья; однако полное румяное лицо его с висячими усами, подчеркивающими презрительную складку рта, казалось под черным тюрбаном, украшенным сверкающими камнями, еще более мрачным. В огнях огромных светильников под потолком и стоявших перед помостом стеклянных с золотой филигранью фонариков он блистал, словно какое-нибудь божество.
Стража бросила Тибо к его ногам, заставив опуститься на колени и уткнуться лицом в мраморные, не покрытые ковром плиты свободного пространства перед троном. Несмотря на слабость, Тибо не мог стерпеть такого недостойного обращения и встал, утирая рукавом кровь, льющуюся из разбитого носа. Только теперь он увидел, что неподалеку от него стоит другой узник, высокий мужчина с седыми волосами и бородой и высокомерным взглядом, и без труда узнал его, хотя на нем и не было уже белой мантии с красным крестом: это был Одон де Сент-Аман, магистр Ордена тамплиеров. И Тибо стало стыдно, потому что Сент-Аман, который пробыл в плену куда дольше, чем он, и был закован в цепи, выглядел намного лучше. Но, может быть, его и содержали в лучших условиях? Впрочем, он не успел на этом сосредоточиться, потому что султан заговорил с тамплиером:
— Обдумал ли ты то, что предложил тебе мой визирь?
— Я не помню, чтобы он мне что бы то ни было предлагал. Но ты мне ответишь! Что ты сделал с моими братьями?
— Твои братья — худшие враги Пророка — сто раз будет благословенно его имя! — и ты прекрасно знаешь, что я не люблю набивать ими свои тюрьмы: они мертвы. Но ты — их господин — представляешь собой большую ценность...
— Не большую, чем они. Все мы — бедные рыцари Христа.
— Да будет тебе! Твой Орден — самый богатый из всех. Он богаче многих королей. Так что я подумываю потребовать за тебя выкуп. Скажем...
— Не трудись подсчитывать! Тамплиер, кем бы он ни был, магистром или низшим из братьев, может отдать в качестве выкупа только свой нож и свой пояс.
Таково правило. Ты можешь потребовать выкуп, но все равно ничего не получишь, а своих посланцев больше не увидишь.
Темные глаза Саладина полыхнули гневом, но он полностью владел собой и впадал в ярость только тогда, когда сам хотел этого.
— Взгляни-ка на рыцаря, которого только что сюда привели! Ты его знаешь?
Тамплиер пожал плечами.
— Разумеется. Это — королевская тень, бастард де Куртене. Но я не могу понять, как он здесь оказался. Ты не мог взять его в плен во время боя, потому что он никогда не отходит от короля ни на шаг.
— Он явился сюда сам и сам виноват в том, что его схватили. Он пришел просить у моего врача лекарство, в котором нуждается его господин.
— Что, караваны не возвращаются? — с жестоким смешком спросил старик. — Впрочем, я и сам знаю это лучше кого бы то ни было, поскольку делаю все для того, чтобы они не вернулись... Да успокойся ты, сосунок! — добавил он, заметив, что Тибо разъярился настолько, что стражники удерживали его с большим трудом. — Я не желаю зла этому несчастному, потому что его мужество невольно вызывает восхищение. Он — настоящий герой, но Ордену тамплиеров, никаких королей не признающему, ни к чему умирающий герой на иерусалимском троне. Только нашему Ордену должны быть доверены Гроб Господень и город, им освященный!
— После смерти Бодуэна престол перейдет к его наследнику!
— Младенцу нескольких месяцев от роду. Он, может, еще и не выживет? А что касается женщин, то они испорчены до мозга костей, и было бы величайшим позором, если бы корона досталась одной из них. Господь этого не допустит! Один лишь Орден тамплиеров может и должен царствовать!
