Его рот нерешительно переместился с ее губ на грудь, полизывая, вбирая в себя, касаясь груди щекой. Потом язык его опустился к ее животу, и он почувствовал, что она вздрагивает всем телом, как и он.
Уиллоу ощущала себя хрупкой драгоценностью. Сначала ее поразила его нежность, но теперь она удивлялась, как вообще могла думать, что могло быть иначе. Она видела, как осторожно он держал Чэда, и как намазывал джем на бисквит Салли Сью — проблески той его стороны, которую он так хорошо прятал.
Она так любила его. Любила эти бирюзовые глаза, время от времени сверкавшие скрытым огнем, это напрягшееся тело, с таким трудом пытавшееся сдержаться, когда весь он стремился к ней, точно так же, как и она к нему. Она любила этот шрам на его плече, потому что он был его частью, и любила силу и изящество в нем.
Ее рука поднялась к его щеке и направляла ее, пока их губы снова не встретились. В этот раз между ними не было сдержанности, только всепоглощающее стремление стать единым целым, отдать себя другому так, как никогда раньше.
Она почувствовала его мужество у входа в самую потаённую, скрытую часть ее, и наслаждалась движением горячей, пульсирующей кожи. В самой глубине ее возникло глубокое, сильнейшее желание, заставляя без стеснения двинуться ему навстречу, наслаждаясь контрастом от прикосновения ее нежного тела к его твердым мышцам.
От самой нерешительности его движений, когда все его лицо и напряженные мышцы выражали желание, она пульсировала любовью к нему. Ей было больно от сочувствия к этому человеку, который так боялся заботиться о ком-либо, но в котором было заключено столько заботы.
Потом, когда он проник глубже, все растворилось, и вдруг она почувствовала резкую боль, настолько неожиданную, что она вскрикнула. Он замер, но его мужество продолжало трепетать внутри ее тела. Боль ушла, и необходимость преодолела неожиданность, необходимость стереть отвращение к себе, мелькнувшее на его лице.
Теперь он был весь ярость, но все равно его рот дарил ей сокровища. Ощущение наполненности в ней, странное необычностью, сменилось чем-то столь чувственным и прекрасным, что она инстинктивно стала двигаться вместе с ним, стремясь к какой-то неведомой цели. Ее переполнил жар, когда, убыстряя движение, он проникал глубже и глубже. Подобно раскатам грома, ее сотрясало наслаждение, каждая волна мощнее предыдущей, набирая силу, пока она не затерялась в буре блистающих молний и вспышек великолепия.
Она вскрикнула, и его губы снова завладели ее губами, в то время как он еще раз глубоко погрузился в нее, вызвав последний взрыв, после которого все ее тело почувствовало удивительное тепло и удовлетворение.
Она посмотрела на него и увидела в его глазах неверие, преклонение, страсть, от чего их зелено-голубой свет стал еще более сверкающим. Он не пытался оторваться от нее, и ей было драгоценно общение его тела, так интимно связанного с ее телом. Его губы тронули уголок ее глаза и задержались там, подхватив выкатывающуюся слезинку.
— Простите меня, — прошептал он.
— Нет, — сказала она, — это от благодарности, не от разочарования.
Ее вознаградила улыбка, неожиданно мальчишеская и невыразимо привлекательная.
Они лежали вместе, все еще соединенные так близко, как только возможно, не решаясь прервать очарование и ощущение близости, боясь сказать что-то, чтобы не разрушить их спокойствие и удовлетворенность. Он взял ее руку в свою, просто держа ее. Она заподозрила, что такое он делал впервые, и ее пальцы сжались вокруг его ладони.
— Я и не думал, — наконец, сказал он. — Я…
У нее сжалось горло от глубины чувства и благоговения в его голосе.
Он слегка подвинулся, и она ощутила внезапную потерю его тела. Она положила голову ему на грудь, слушая стук сердца. Его кожа была чуть влажной, и она слизнула эту влагу, чувствуя, как он отзывается всем своим существом.
— Осторожнее, леди, — сказал он резко, но с ноткой нежности, почти ласки.
Она ощутила порыв любви к нему, преодолевающий все, чем она была, что знала или о чем заботилась.
Она знала, что он заметил это по ее глазам, так как вдруг отодвинулся. Глаза его наполнились отчаянием, а руки потянулись за одеждой.
— Джесс?
— Лобо, — ответил он низким, рассерженным голосом, — Лобо.
И, подхватив одежду, он ушел за деревья.
Уиллоу одевалась не спеша. Ее тело все еще подрагивало, кожу покалывало. Каждое ощущение оставалось источником чуда.
Ей надо было бы разочароваться при его внезапном уходе, но этого не случилось. Она знала, как он пытался держаться на расстоянии, оставаться невовлеченным в близость с кем-либо, и понимала, как должно было расстроить его такое полное поражение.
И, конечно же, с его точки зрения это было ужасное поражение. Потому что он не просто совокупился с ней. Он отдал ей часть себя. Мягкие движения и нежные прикосновения исходили из самой его глубины, из закоулков, о которых он сам не знал, и они оставили его беззащитным.
Теперь он, скорее всего, сожалел о каждом прекрасном мгновении.
Но, как в шкатулке Пандоры, однажды освобожденные, эти чувства и переживания было невозможно снова вернуть в заключение. Он мог попытаться. Она знала, что он будет пытаться.
И потерпит неудачу.
Она хотела пойти за ним, но интуиция подсказала ей, что это не было бы мудрым. Он должен был сам со всем разобраться. Он должен был вернуться по собственной воле. И он вернется — ненадолго. А потом…
Уиллоу не хотелось думать о «потом». Она готова была довольствоваться тем временем, что было отпущено.
Она медленно встала и прошла к берегу реки. Вода стояла очень низко, в некоторых местах не больше фута глубиной, и она подумала о замысле Джесса. Он был и хитроумным, и опасным, и ее снова поразило, как хорошо у него выходило все, за что бы он ни взялся, была ли это работа с лошадьми, постройка сарая, или устройство обороны вокруг дома.
С той ночи она также знала, что он был так же хорош с револьвером.
Но она просто не могла думать о нем, как о хладнокровном профессионале. Это был бы не первый раз, когда репутация человека оказывалась искаженной и перевранной. Может, в этом было все дело, может все о нем преувеличивалось, пока стало невозможно отличить легенду от правды.
Ничего, что ей о нем рассказывали, не вязалось с тем, что она видела в Джессе, что она знала о нем.
Преувеличение? Ложь? У нее сдавило горло при мысли о нем. Его называли коварным. Коварным и безжалостным.
Это не ее Джесс. Не тот человек, который вытащил Салли Сью из колодца, или спас Чэда от разъяренного быка, или вытащил законника из горящего сарая. Не тот человек, который касался ее так нежно.
