— Хорошо.
— Ну, а я отправляюсь, — сказала госпожа де Ретиф, — а перед обедом загляну к вам узнать о результате переговоров. Действуйте похитрее, моя красавица, вы добьетесь своего, только незаметно обойдя Томье.
— Будьте уверены, что я приму все предосторожности.
— Я приказал заложить купе, чтобы отвезти вас, — сказал Превенкьер.
— Премного вам благодарна. До скорого свидания.
Роза поднялась к себе. Ею овладело особенное настроение. В мыслях молодой девушки произошел переворот. Как будто повязка упала у нее с глаз, и она стала понимать смысл многих вещей, ускользавший от нее раньше; она точно прозрела после долгой слепоты. Под изящной внешностью, служившей им прикрытием, нравы, вкусы, чувства людей, среди которых вращалась Роза, представились ей во всем их ужасе. Она могла подвести итог всем порокам, всем беспутствам, всем нравственным безобразиям, которые прикрывал внешний лоск. Ей показалось, будто бы все знакомые лица, которые она привыкла видеть улыбающимися и любезными, вдруг принялись строить зловещие и ужасные гримасы. Иллюзия, украшавшая людей и предметы, рассеялась, а все ничтожество, безобразие и низость выступили наружу во всей своей гнусности.
Молодая девушка отшатнулась в испуге, точно лунатик, очнувшийся на краю кровли и готовый упасть на мостовую. Страх пустоты, потемок заставил содрогнуться Розу. Все мысли, с которыми она некогда вышла от Сесили Компаньон, убедившись в нравственном падении женщины, желавшей опутать ее отца, определились теперь особенно ярко и вызвали у нее неодолимое отвращение. Она сказала себе: «Госпожа де Ретиф мечтает пристроиться к чужому богатству, зная, что оно велико. Но ей это извинительно: она не может достать денег иначе, как только торгуя собою. Она не умеет ничего делать; улыбки, искусство нравиться — вот ее единственная специальность. Но Томье, подбирающийся к моему богатству, зная его размеры, еще хуже Валентины, потому что он мужчина и мог бы работать».
На этом пункте своих рассуждений мадемуазель Превенкьер презрительно улыбнулась: «Нет, где ему трудиться! Он неспособен на это; хоть он и мужчина, но мужчина, избалованный роскошью, воспитанный для того, чтоб жить наследственным состоянием или богатым приданым жены, не отказывая себе ни в чем. В конце концов, как с той, так и с другой стороны одинаковая продажность, одинаковая неспособность к труду — мужчина и женщина, созданные для наслаждения, годные лишь на то, чтоб их содержать. Не была ли я счастливее в Блуа, когда зарабатывала насущный хлеб, мастеря шляпы местным дамам? И не завидна ли участь Сесили, которая не знает других забот, кроме угождения своим заказчицам?»
Розе невольно вспомнился Проспер Компаньон. Он стоял перед ней, как живой, плохо причесанный, с небрежно подстриженной бородой и с умным лбом, освещенным глазами мечтателя, Он совсем не напоминал собою модной картинки. Брюки у него оттопыривались на коленях, а сюртук не мог никого поразить своим изяществом. Но в сердце у него жила невинная и неизменная любовь, которой он никогда не посмеет выразить и увезет ее с собою в африканские пустыни. Роза сказала: «Он должен скоро уехать. Достаточно одного моего слова, чтоб он остался. Неужели я отпущу его? Не была ли я сумасшедшей целый год? О чем я думала? Что значат мои расчеты, к чему привели бы мои планы? Я отдаю все: мою личность, мою честность, мой ум и мое состояние. Что же мне дают взамен?
Пресыщенное изящество, охладевший ум и сердце, неспособное увлекаться. Это замужество не что иное, как торг, да еще вдобавок основанный на обмане».
Она упрекнула себя за то, что зашла слишком далеко и попала в запутанное положение, из которого не видела теперь исхода. Если б дело шло о ней одной, ничего не могло быть проще, и, если б не было нужно принимать в соображение опасность, грозившую Томье с Леглизом, достаточно было одного слова, чтобы расстроить интригу. Но Роза взяла на себя обязательства перед Жаклиной, и ее честность заодно с состраданием требовала, чтобы она сдержала данное слово. Мадемуазель Превенкьер не затруднялась предстоящим разговором с Томье. Скорее с любопытством, чем со страхом, ждала она, что скажет ей жених. Она подумала: «Кто знает, пожалуй, Валентина поспешила предупредить его и начертать ему план действий». Молодая девушка начала подозревать теперь всех.
В это время к ней вошел отец.
— Томье отвечал мне по телефону, что явится сейчас. А вот и наши лошади, отвозившие госпожу де Ретиф.
— Будь так добр, сделай мне одолжение, — пристала к нему Роза, — спустись сам во двор и как-нибудь половчее выведай у кучера, прямо ли провез он госпожу де Ретиф на улицу Бассано.
— Но куда же ей было заезжать? — спросил встревоженный Превенкьер. — Видишь, как скоро вернулись лошади.
— Все равно, справься. Ну, что тебе стоит? У меня есть свои причины.
— Ладно, будь по-твоему.
Минуту спустя он вернулся.
— Госпожа де Ретиф проехала на улицу Бассано, но останавливалась минуты на две у телеграфного бюро.
— Отлично! Это я и хотела узнать. Она снеслась по телефону с Томье.
— Очень возможно, — отвечал Превенкьер, — потому что, когда я потребовал сообщения по телефону с его квартирой, мне сказали, что его номер занят, и я должен был обождать… Значит, ты не доверяешь госпоже де Ретиф?
— Да. Советую и тебе также не доверять ей.
— Что с тобой? Ты совсем переменилась. Всего неделю назад ты была так внимательна к этой восхитительной женщине.
— Я была околдована. Ты же околдован еще до сих пор.
Отец покачал головой в приливе внезапной меланхолии.
— Это весьма вероятно! Но неужели ты считаешь проницательность существенным условием счастья? Я охотно склоняюсь к противному. Не станем с ужасом отворачиваться от человечества! Что сделалось бы с ним, если б нам было нужно судить его, как оно заслуживает? У меня также бывают взрывы негодования, как и у тебя, когда я возмущаюсь, когда порицаю собственное потворство слабостям и порокам окружающих. Но потом я одумываюсь. Хорошо было бы жить среди людей совершенных, да вот беда: где их найти? Моя добрая малютка, сейчас ты слышала, как я восставал против твоего брака с Томье, осуждал поведение этого молодого человека… Я был неправ. Конечно, он не изъят от недостатков и слабостей, но при всем том твой жених несравненно лучше всех прочих, которых мы могли бы выбрать в том обществе, где он живет.
— Ну, разумеется! Я и сама это знаю. А только неужели, кроме его круга, нет ничего другого?
— Почти так… Дворянство смешалось с богатой буржуазией и составляет этот свет, исключительно занятый удовольствиями, о котором мы говорим так много дурного. Ниже его помещается коммерческий мир; он трудится над накоплением богатства, чтобы попасть, благодаря всемогуществу денег, в веселящийся свет, а в самом низу населения — народ, который бьется за работой, страдает и старается доставить себе те же наслаждения, как и люди, стоящие над ним; но он хочет достичь этой цели самыми быстрыми и самыми легкими способами, то есть путем революции. Куда ни взглянешь, вверх или вниз, видишь те же аппетиты, удовлетворяемые теми же способами, которые тебя так возмущают. Человек везде одинаков, и он немногого стоит. Моя дорогая дочь, не вдавайся в пессимизм, утешай себя кроткой философией. Примирись с необходимостью слышать правду только изредка, не знать почти никогда бескорыстия и обвыкнуть — увы! — от справедливости. Или же, если хочешь, купим себе остров на Средиземном море — иногда они поступают в продажу — и давай жить в уединении. Поверь, это не весело и скоро наскучило бы тебе!
