— Не очень, — опустил глаза мальчик. — Завтра вам, думаю, все расскажут.
Вздохнул обреченно.
Мориньер не удержал улыбки.
— Может быть, вы меня сегодня как-то… ммм… подготовите? Расскажете сами?
— Мне кажется, не стоит, монсеньор, — произнес осторожно.
— Надеетесь, что завтра всплывет не все?
Дени заулыбался шкодливо. Кивнул.
— Ладно, — Мориньер поднялся из-за стола. — Подождем до завтра.
Мориньер думал о том, что собирался рассказать Клементине о ее брате и не сделал этого. Понял, что ей в ближайшее время достанет хлопот и без этой новости. Отложил сообщение на потом.
Отослав Дени спать, отправился в кабинет. Сидел, смотрел на бушующее в камине пламя. Думал: два дня — это так мало!
Чувствовал себя без кожи — непривычно уязвимым. Будь у него возможность, думал, он ни за что не возвращался бы теперь ко двору. Поселился бы в этом доме или уехал прочь, в провинцию. Женился бы. Растил детей. И ни одного чужака близко не подпустил бы к себе и своей семье.
Сидел. Думал.
Знал: это пройдет.
Когда за его спиной скрипнула дверь, не обернулся. Подождал мгновение. Потом произнес тихо:
— Не стойте в дверях. Заходите.
Ступая на цыпочках по каменному полу, к нему медленно приблизился Дени. Одетый в ночную рубашку, с дурацким белым колпаком на голове он выглядел так забавно, что Мориньер не удержался — стянул с головы ребенка колпак, бросил его в кресло напротив, протянул руки. Дени вскарабкался ему на колени, прижался всем телом, обхватил Мориньера руками. Замер.
Мориньер ухватил ладонью ступни ребенка, пощупал, покачал головой.
— Не бродили бы вы по дому босиком, Дени.
Кивнул молоденькой няне, с облегчением обнаружившей своего питомца в кабинете хозяина:
— Пусть посидит. Принесите только что-нибудь укрыть его.
* * * *
Следующее утро началось для Дени с неприятностей.
Мориньер вызвал его к себе. Сказал:
— Побудьте, пожалуйста, со мной, Дени. Сейчас мне предстоит разговор с вашими учителями. И мне хотелось бы, чтобы вы слышали все, что они будут говорить. Я желаю, чтобы, в случае, если слова их покажутся вам несправедливыми, вы имели возможность возразить.
И он вынужден был стоять и слушать все, что говорили вызванные опекуном учителя. Они входили один за другим, останавливались посредине комнаты. Оглядывались на Дени с удивлением — слишком неожиданно было для них присутствие в кабинете ребенка.
Говорили. Вначале осторожно. Потом распалялись. Мешали сообщения о том, что они успели преподать мальчику, с его прегрешениями. Самыми малыми. Самыми незначительными.
Перемежали обычные слова со словами, начинающимися с бесконечных "не": "невнимательный", "несдержанный", "неусидчивый".
Ни один не забыл о его проступках. Ни один не умолчал.
Говорили. А Дени слушал. Все ниже и ниже опускал голову. Но молчал. Не выдержал только, когда вошедший последним отец Берие вдруг, колыхнув четками, проговорил жестко: "Мальчик порочен. Он, как иной плод, до самой сердцевины поражен грехом гордыни".
Дени вскинул голову.
— Неправда! — вскричал. — Это неправда!
— Вот видите, — развел руками отец Берие.
Тут Мориньер поднялся, вышел из-за стола, подошел к Дени. Взял его за подбородок, заставил смотреть на себя.
— Вы считаете себя лучше других, Дени?
— Нет, монсеньор.
— Вы презираете людей?
— Нет, сударь.
— Вы уверены, что знаете все лучше прочих?
— Нет.
Мориньер улыбнулся. Повернулся к человеку в сутане.
— А вы, отец мой, смиренны?
— Да, монсеньор.
— Покорны Господу нашему во всем?
— Разумеется.
— И горды этим, не так ли?
Процитировал иронично, глядя в глаза побледневшему священнику:
— "Гордящиеся своим смирением горды тем, что они не горды"?[5]
Подошел к окну, заложил руки за спину, проговорил не оборачиваясь:
— Я благодарю вас, отец мой. Я все понял.
Когда они остались одни, повернулся, подошел к мальчику.
— Гордость, Дени, в отличие от остальных осуждаемых Церковью пороков, настолько вплотную соприкасается с достоинствами, что не иметь ее так же грешно, как и иметь. Будьте горды, дитя мое. Но не будьте чванливы. А грешны, что бы мы ни делали, мы будем все равно.
Потом усадил мальчика в кресло, стоящее боком к столу. Сам обошел стол, сел на свое привычное место.
— У меня есть к вам разговор, Дени. Я услышал все, что сказали сегодня ваши учителя. И вы слышали. И я принял решение. Пришло время вам получать полноценное образование. Домашние учителя не смогут дать вам всего того, что вы, потомок древнего, уважаемого рода, должны знать.
Дени раскрыл рот, готовясь возразить, но Мориньер поднял указательный палец, требуя внимания. И мальчик промолчал.
— Завтра мы отправимся с вами в колледж де Клермон, где вы будете жить, изучать естественные и точные науки, правила хорошего тона… Достанет вам и физических занятий. Я понял, что они увлекают вас более чем работа с книгами. Но вам придется заниматься и тем, и другим.
Воспользовавшись паузой, Дени тихо спросил:
— Вы наказываете меня, монсеньор? За то, что я не был прилежен?
Мориньер покачал головой:
— Нет. Я не хочу, чтобы вы так думали. Я желаю, чтобы вы выросли сильным, мужественным и образованным человеком. И должен сделать для этого все. И вы должны. Этот колледж находится в Париже, так что, пока я буду здесь, я обещаю проведывать вас регулярно.
— Пока вы будете здесь? Вы собираетесь уезжать, монсеньор?
— Думаю, это вполне может случиться.
— Когда?
— Я не знаю, Дени. Но я хочу, чтобы вы успели привыкнуть к вашей новой жизни, пока я рядом. Вы не должны беспокоиться. В колледже строгие правила, но преподаватели в нем хорошие и, по большей части, справедливые.
* * * *
Мориньер мог бы начать этот разговор накануне, но не хотел портить Дени настроение — тот был так рад его приезду.
Он сообщил Дени о своем решении с утра. Хотел, чтобы у ребенка было время привыкнуть и пережить до вечера эту неприятную для него новость и чтобы на собеседовании в колледже мальчик был максимально спокоен.
И он был необычайно удивлен стойкостью, с какой Дени выслушал его речь.
Только вечером, когда юная няня явилась в зал, чтобы забрать ребенка и уложить его спать, Дени остановил ее неожиданно властным жестом.
— Подожди. Я хочу спросить…
Мориньер отправил девушку за дверь.
— О чем вы хотели спросить, Дени?
— Монсеньор… Значит, я никогда больше не смогу быть с вами, жить с вами здесь, в этом доме? И мы никогда…
